Трудно говорить об этом мне, матери. Но пусть все знают, какими извергами были те, кто пытал наших дорогих детей, и какими стойкими оказались комсомольцы-подпольщики. Молодогвардейцы сдержали клятву и в страшных фашистских застенках, измученные и обессиленные, ни одним словом, ни одним жестом не нарушили ее. «Лучше смерть в борьбе, чем жизнь в неволе!» — писали они в своей первой листовке, и сами пошли на смерть, но не покорились.
А потерявшие человеческий облик фашисты не преминули поживиться на своих жертвах. На второй день после ареста Анатолия Таисия Прокофьевна увидела полушубок сына на одном из полицейских. На другом я узнала пальто Бориса.
Тяжелые дни, которые нельзя передать словами, полные тревоги за судьбу своих детей, переживали мы. Не зная, что предпринять для облегчения их участи, мы к тому же и бессильны были что-либо сделать. Таисия Прокофьевна, мать Анатолия, узнав, что в полиции работает следователем ее кум, решила пойти к нему домой — узнать, что ожидает наших детей. Но он не пожелал с ней разговаривать.
— Куда ты смотрела? Не видела, где сын пропадает! Может, еще скажешь, не знала, что он партизан? Сама теперь и расхлебывай. Только несдобровать им!
Мы понимали, что только взяткой можем добиться хоть слова о наших детях. Каждый день по дороге в полицию я проходила мимо дома, в котором жила тетя Кати Хайруллиной.
У нее на квартире поселился полицейский, и, чтобы выпытать некоторые сведения о Борисе, Катя каждый день приходила сюда и приносила полицейскому сметану, молоко. Ей удалось узнать, что Борис сидит в маленькой холодной камере, разделенной на две части. Во второй половине находился арестованный коммунист Лютиков. Катя хорошо знала Лютикова и старалась устроить передачи ему и Борису. Полицейский охотно брал продукты, табак, теплые вещи. Но доходили ли они до них — мы так и не знаем.
С каждым днем артиллерийский гул слышался все ближе. Советские войска уже взяли город Каменск и подходили к Большому Суходолу. Все чаще появлялись над Краснодоном самолеты с красными звездами на крыльях. Они бомбили немецкие эшелоны, склады, железнодорожные пути.
Чувствуя приближающийся час расплаты, немцы без разбора хватали юношей и девушек и бросали их в тюрьму. Все больше матерей приходило по утрам к зданию полиции.
Шестнадцатого января 1943 года я совсем уже собралась было идти к тюрьме, как вдруг в комнату ввалились двое полицейских. Они принялись ворошить наши вещи; разбросали постели, вспороли матрацы, перетрясли чемоданы, забрали все, что им приглянулось, и ушли. Один из них, с отекшим лицом пьяницы, со шрамом на правой щеке, кинул мне с порога:
— Ну и сын у вас!.. — и, дико вытаращив глаза, скрипнул зубами.
Едва закрылась за ними дверь, как ко мне прибежала встревоженная мать Толи Попова. Оказывается, и у них шарили полицейские. Почувствовав что-то недоброе, мы взяли корзины с продуктами и поспешили в полицию. По дороге я забежала к Катиной тете и по строгим горестным лицам поняла, что случилось непоправимое. Не сдержав рыданий, всхлипывая, Катя бросилась ко мне, и, прижимаясь мокрой щекой, с трудом выдохнула страшные слова:
— Бори уже нет…
В глазах у меня потемнело. Привалившись плечом к стене, я едва удержалась на ногах. «Нет? Моего сына?.. Моего Бори?.. Что они с ним сделали?» И вдруг страстное желание увидеть его хоть мертвого захлестнуло меня. Я оттолкнулась от стены и, не помня себя, помчалась в полицию.
Там у закрытых ворот толпились женщины. Передач не принимали. На стене белела какая-то бумажка. К ней подходили матери, что-то выискивали и с плачем отходили. Словно в тумане, подошла и я. «Список отправленных в Ворошиловград», — прочитала я расплывающиеся буквы. Дальше шли фамилии.
«Борис Главан…»
— Сыночек мой!.. — только и сказала я и, чтобы не упасть, придержалась за стену.
Не помню, как шла домой, не помню, как вошла в комнату, ничего не помню… Когда я открыла дверь и муж увидел у меня в руках нетронутую корзинку с продуктами, он все понял.
Потрясенная горем, я двигалась, как во сне. Я ничего не видела, я ни о чем не думала… «Боря! Боря! Сыночек! Что они с тобой сделали?» — только и было у меня в голове. Вдруг мы услышали плач в соседнем доме. И тогда я припомнила, что в роковом списке, вывешенном на здании полиции, рядом с именем Бориса стояли имена его боевых друзей — Толи Попова и Жени Шепелева.