Фестин был не в силах защитить эту землю.
Он слишком ослаб и устал, чтобы снова попытаться удрать. Переоценив свое могущество, он утратил силу. Какой бы облик он сейчас не принял, тот отразит его слабость, и Фестин будет пойман.
Дрожа от холода, он скорчился на полу, позволив огненному шарику потухнуть, и тот угас, выпустив последнее облачко метана — болотного газа. Этот запах напомнил ему о его любимых болотах, простершихся от стены леса до моря, куда не ходят люди, где наддостровками чистой воды степенно парят лебеди, где между старицами и зарослями тростника бесшумно бегут к морю быстрые ручейки. О, стать бы рыбой в одном из таких ручейков; хотя все же лучше оказаться где-нибудь выше по течению, у истоков, в тени лесных великанов, укрыться в чистых грунтовых водах под ольховыми корнями, и отдохнуть…
Это была великая магия. Фестин был не более искушен в ней, чем любой человек, кто в изгнании или в минуту опасности мечтает оказаться среди полей и рек своей родины, тоскуя по порогу отчего дома, по столу, за которым когда-то ел, по веткам за окнами спальни. Однако люди, за исключением великих магов, лишь во сне могут совершить это таинство возвращения домой. Несмотря на то, что волна холода тут же пронзила его до мозга костей, заструилась по жилам и нервам, Фестин собрал в кулак всю свою волю, пока душа его не засияла, как свеча, во мраке бренной плоти. Потом он занялся великой и безмолвной магией.
Стены исчезли. Он растворился в земле, прожилки гранита заменяли его кости, грунтовые воды — кровь, корни растений — нервы. Как слепой червь медленно полз он под землей на запад, со всех сторон окруженный беспросветной тьмой. А потом вдруг как-то сразу прохлада жизнерадостной, несдержанной, неисчерпаемой лаской омыла его спину и живот. Он ощущал своими боками вкус воды, чувствовал ее течение. Безвекими своими глазами он увидел перед собой глубокий илистый бочажок меж толстых корней ольхи. Он метнулся, блеснув серебром чешуи, в его тень. Он был свободен. И он был дома.
Вода бежала, неподвластная времени, из своего чистого истока. Фестин лежал на песчаном дне бочажка, позволяя более целебной, чем любые чары, проточной воде омывать свои раны. Ее прохлада уносила прочь пронизывающий холод, переполнявший его. Но не успев отдохнуть, он почувствовал сотрясение земли и топот. Кто это бродит сейчас по его лесу? Изменить облик у него уже не было сил, поэтому он спрятал свое сверкающее тело форели под аркой ольхового корня и затаился.
По воде, взмутив песок зашарили огромные серые пальцы. Над взбаламученным бочажком возникали и вновь пропадали смутные очертания чьих— то лиц с пустыми глазами. Руки и сети шарили, снова и снова промахиваясь, пока, наконец, не поймали его и не подняли отчаянно бьющееся тельце в воздух. Он изо всех сил старался принять свой истинный облик и не смог — его же собственные чары возвращения домой препятствовали превращению. Он, задыхаясь, бился в сети, жадно хватая ртом ужасно сухой, палящий воздух. Вскоре наступила агония и больше он уже ничего не помнил.
Спустя немало времени он мало-помалу начал осознавать, что снова обрел свой человеческий облик. Его рвало какой-то едкой кислой жидкостью. Тут он снова провалился в небытие, а очнувшись, понял, что лежит ничком на сыром полу своей темницы. Он снова был во власти своего врага. И хотя он снова мог дышать, смерть была где-то рядом.
Холодная дрожь теперь охватила все его тело, к тому же тролли, слуги Волла, должно быть, помяли хрупкое тельце форели: когда он пошевелился, грудную клетку и предплечье пронзила острая боль. Поверженный и обессиленный, он лежал на самом дне колодца, сотканного из ночи. И не осталось у него больше сил, чтобы изменить облик, и не было пути наружу, кроме одного.
Лежа неподвижно, захлестываемый волнами боли, Фестин думал:
«Почему он не убивает меня? Зачем держит здесь живым?
Почему его никто никогда не видел? Каким образом можно его увидеть, по какой земле он ступает?
Он все еще боится меня, хотя силы мои уже иссякли.
Говорят, что всех побежденных им чародеев и могучих воинов он заточил в подобных гробницах, где и живут они год за годом, пытаясь освободиться…
Но что, если кто-то из них решит не цепляться за жизнь?»
Так Фестин сделал свой выбор. Последней его мыслью, если я не ошибаюсь, было: — «Люди подумают, что я струсил». Но он не обратил на нее внимания. Повернув немного голову, он закрыл глаза, в последний раз глубоко вздохнул и прошептал Слово Освобождения, которое произносят лишь раз в жизни.
Перевоплощения не было. Он не изменился. Тело его — длинные ноги и искусные руки, глаза, которые так любили смотреть на деревья и ручьи — не поменяло свой облик. Оно лежало совершенно неподвижно и было холодно, как лед. Но стены исчезли. Исчезла темница, созданная при помощи магии, исчезли башни и залы крепости, а вместе с ними — и лес, и море, и вечернее небо. Исчезло все, а Фестин медленно спускался вниз по пологому склону горы Бытия. Над его головой сияли звезды.
Даже здесь он не забыл, что при жизни обладал великой силой. Словно пламя свечи пылала его душа в сумраке этой обширной земли. Помня об этом, он выкрикнул имя своего врага: — «Волл!»
Не в силах сопротивляться его зову, Волл возник перед ним призрачно— бледным пятном в свете звезд. Когда Фестин приблизился, тот съежился и завизжал, будто его жгли. Волл бросился бежать, но Фестин неотступно следовал за ним. Они долго-долго шли по застывшим лавовым полям подле огромных вулканов, вздымающих свои конуса к безымянным звездам; через гряды безмолвных холмов; сквозь долины, поросшие короткой черной травой; минуя города или идя по их неосвещенным улицам между домами, в окнах которых не было видно ни одного лица. Звезды были словно вколочены в небо: они никогда не садились и не вставали. Все застыло навечно, и солнце здесь никогда не взойдет. Но несмотря ни на что, Фестин все гнал и гнал своего врага перед собой, пока они не добрались до места, где когда-то давным-давно текла река, берущая свое начало в обитаемых землях. В ее высохшем русле, среди валунов, лежало мертвое тело: пустые глаза обнаженного старика уставились на не ведающие о смерти звезды.
— Войди, — приказал Фестин.
Тень захныкала, но когда Фестин подошел поближе, Волл съежился, согнулся и вошел в открытый рот своего собственного тела.
И труп тут же исчез, не оставив никаких следов на безупречно чистых сухих валунах, слабо мерцающих в свете звезд. Фестин немного постоял неподвижно, а потом присел отдохнуть среди огромных скал. Отдохнуть, но не спать: он должен был сторожить здесь, пока тело Волла, отосланное обратно в свою могилу, не превратится в пыль, и все злое могущество не исчезнет, развеянное ветром и смытое в море дождем. Он должен присматривать за этим местом, где смерть некогда нашла лазейку в мир жизни. Терпение его было безгранично, и Фестин ждал подле скал, среди которых уже никогда больше не потечет река, в самом сердце страны, лишенной морей и океанов. Звезды бесстрастно сияли над ним; он смотрел на них и медленно, очень медленно начал забывать журчание ручейков и стук дождя по листьям в лесах жизни.