На мне было белое платье и тапочки на босу ногу.
Если кто хотел убежать, немцы того убивали. Не выстрелом, а больше прикладом били.
Около одного дома они за косы вытащили из ворот женщину. За ней они бросили маленького ребенка. Ему, наверное, был годик. Они его схватили за ножку и бросили на панель. Одна женщина хотела поднять ребенка, но немец оттолкнул ее сапогом.
Они гнали нас за город, в лес. Солнце только вставало. Мы скоро пришли к одной поляне. Тут они женщин и детей в сторону сбили, а мужчинам велели в другую. И я с женщинами стою.
Вот они мужчин спрашивают: "Где расположены красные части?" А те не сказывают. Никто не сказал. Они к нам: "Где расположены красные части?" И мы не сказываем. Кто молчит, кто ответит: "Не знаю".
Они тогда мальчиков постарше взяли от нас и к мужчинам отвели. И стали документы требовать.
Своим они, конечно, по-немецки говорили, а нашим по-русски. Чего не выговорят, так руками покажут.
"Давайте документ". А наши им: "Нету, забыли дома".
Тогда они стали по карманам лазить. Одного дяденьку вывели вперед. Вынули у него из кармана бумаги, читают, аж головами состукнулись. И сразу винтовку ему в грудь. Он только сказал: "За Ленина! За Сталина!" - и упал.
Женщины плакать начали, а которые ребята на землю попадали.
И так они много мужчин постреляли. Застрелят и документ его в сумку положат. У них висели такие желтые сумки через плечо. Они полные сумки документов набили. И которых мужчин не поубивали, тех в лес пустились гнать. И мальчиков наших гонят. Матери за ними бегут, а немцы их прикладами отталкивают. Там был Ваня с нашей школы, и Илюша был, - только он из другого класса.
Теперь мы одни остались. Все немцы за нашими мужчинами ушли. Мы в лес подались. Нас человек сорок женщин и ребят было. Идем, сами не знаем куда, и плачем. Вдруг снова выстрелы. Стреляют откуда-то слева. Мы немцев не видим, а пули ихние слышим. Тут женщина одна упала. На руках у нее ребеночек. Так и упали оба. Женщину убило, а ребеночек живой. Его одна молоденькая тетенька подняла и понесла. Мы уже и не думали, чтобы спастись. Где ж там спастись! Голову за дерево спрячешь, а туловище все равно торчит. Одному нашему мальчику пуля пробила шапку. Значит, счастливый! А у меня на платье задело рукав. Целый кусок вырвало. Хорошее платье: снизу две оборочки и на рукавах две оборочки. Мне его мама сшила.
Бежим мы, смерти ждем и не знаем даже, что скоро увидим наших.
Когда увидели из-под травы пулемет, мы и не думали, что наши. Опять, думаем, немцы. И давай от пулемета бежать. Вдруг нам кто-то закричал: "Не бойтесь!" Видим - из-за деревьев выезжает грузовик, а на грузовике красноармейцы, колхозники. Это были партизаны в лесу. Они все повыскакали с грузовика на землю, а на грузовик посадили женщин с маленькими детьми. И будку шофера детьми набили. А нам говорят: "Вы уже немного взрослые, а детей у вас еще нет, так вы можете пообождать маленько". И махнули шоферу: "Езжай!"
Мы у них в лесу два дня прожили. Потом они остановили красным флажком поезд, усадили нас и сказали: "Счастливый путь!"
Дуся Семенова, 14 лет, из Киева.
Записано 13/III-42 г., в Детдоме № 9, в г. Ташкенте.
САМАЯ ИНТЕРЕСНАЯ СЛУЖБА
Меня бойцы знали. Они были поселены недалеко от нашего детдома в лечебнице, где лечат коней. Пройдешь метров двести - и они. Там был один Петя, молодой боец. Мы с ним познакомились. Он меня сначала так, на шутку, спрашивал: "Хочешь в Красную Армию?" - "Хочу". - "Ладно, - говорит, - пойди до комиссара, может он тебя и возьмет. А не возьмет - вот тебе две гильзы от гаубицы, утешайся. Смастеруешь себе пушку, немцев будешь пугать..."
Меня бойцы заприметили, когда немец разбомбил на станции воинский эшелон. Наши колхозные ребята лазили под вагоны и таскали из огня коробки с патронами. Бойцы лезут, и ребята за ними. Ящики рвутся в огне, вагоны дыбом стоят, страшно - а мы лезем. Недалеко от нас упал один снаряд - как взорвется - меня воздухом в воронку закинуло. Когда я вылез оттуда, вся рубашка была в мазуте и порохе. Но все равно, я из-под поезда вынес патроны, которые для самолетов. Крупный калибр.
Пошел я до батальонного командира. Я ему говорю: "Хочу в добровольцы, в разведчики". Он сначала говорил: "Ты маленький, тебя брать не надо, тебе еще надо жить". Но я набивался и набивался, докладывал ему, что все буду исполнять, что только он прикажет. И бойцы за меня заступились, которые уже знали меня. "Возьмите его!" Он и взял. "Приходи, - говорит, - завтра утром".
Я переночевал в детдоме, а утром говорю заведующей: "Я иду добровольцем в Красную Армию и беру с собой одеяло". И начал уже находиться вместе с бойцами: спал с ними и ел, и шинель мне выдали, и сапоги, и все...
Отец у меня был диспетчер, а мать была Катя. Отца убили в белофинскую войну, а мать сама померла на Зеленой Неделе.
Гляньте на календарь: я служил разведчиком вот отсюда и вот досюда - с 18 сентября по 3-ье декабря. Ходил в разные деревни. На территорию, занятую неприятелем. Теперь сюда гляньте. Видите, в справке наш начальник штаба написал: "К работе относился хорошо". Это он про меня, как я ходил в разведку. Я не форсун, но раз он так написал - значит, я хорошо ходил.
Вот один раз, когда нашу часть перевели стоять на Ворожбу, меня командир послал в совхоз Кошары. Мне от командира велено было узнать: сколько у них мотоциклов, есть ли танки и сколько у них броневиков? И уговор: если я долго не возвращаюсь, наши начнут в то село стрелять из пушки, чтобы под прикрытием огня я мог уйти.
Вот я иду полем. Дохожу до одной скирды - вижу, там расположены немцы. Один крикнул мне "Хальт!" (это по-ихнему значит "стой!"). Я подошел. Он спрашивает: "Куда?" Я говорю: "Иду к матке". Он пробурчал сердито: "К матке, к матке", - но пустил меня итти. Возле скирды стояла пушка. Я уже ее заприметил. На правом боку, около села, опять скирда и опять шестеро немцев расположено, а рядом стоит пушка. "Куда, мальшик?" - "Иду к матке".
Прихожу в село, смотрю - став. На ставу два немца плавают в лодке и бьют из наганов утей и гусей. А на берегу жинка сидит и плачет: "Надо, говорит, тикать скорее, а то сейчас заставят скублить перья, гады". А рядом дядя стоял, он говорит: "Пойти домой, теля зарезать. А то заберут. Пасешь свое теля и боишься. А чтобы они поздыхали! Эти ути и гуси ведь тоже мои!"
Я пошел дальше. Вижу - на огороде три танка стоят замаскированные, зеленью опутанные. А недалеко дом с красной крышей и возле дверей - охрана. Мне ребята маленькие сказали: "Это немецкий штаб". И тут же машина, груженая снарядами. Я покрутился, покрутился, - надо домой пробираться. Надо эту машину скорее на воздух пустить.
Я пошел обратно той же дорогой. Нет, не пройти. Заворачивают меня немцы - те, что возле скирды. Я показываю: "Мне туда надо", - а они меня назад пихают. Я воротился, прыгнул в яр - дай, думаю, яром попробую. Иду по-над яром - вижу, наверху окоп вырыт, и из окопа торчит немец. У него автомат и гранаты с деревянными ручками. Я прополз мимо - он не заметил. А тут вдруг навстречу идут поверху три немца и насвистывают. Они на меня закричали. Тогда тот сверху услыхал крики, вылез из окопа и позвал меня к себе. Нечего делать, я подошел. И чую, немец-то пьяный. Весь воздух кругом спиртом провонял. Стоять не может, качается. Ударяет меня по карману, а сам садится. Такой дурной! Я вынул портсигар маленький, железный, с папиросами - мне папиросы выдавали наравне с другими бойцами. Тогда он берет этот портсигар, достает одну папиросу и втыкает мне в рот. И чиркает спичкой. Он, думать надо, хотел проверить - не отравлены ли мои папиросы. Видит, я курю - тогда и он из моего портсигара закурил. И нацелился на другой карман. У меня в другом кармане были деньги - рубли, троячки, пятерки. Когда я выходил, была у меня в том кармане десятка, но я ее по дороге в другой карманчик заховал, маленький, в штанах, потому что на десятке Ленин, а я не хотел, чтобы они своими погаными очами Ленина видели... Так и вышло. Немец троячки и пятерки забрал, а Ленина моего не забрал.