Он отстегнул протез и, привалившись к косяку, стал долбить им дверь. Протез был крепкий, с кованной железом «ступней», тренированные костылями руки не знали устали. Охрана камеры не выдержала и пяти минут. Едва скрежетнул замок, Гудошников ударил двери плечом и, отбросив милиционера протезом, оказался в коридоре. Милиционер выхватил наган и попятился.
– Где начальник?! – задыхаясь от возмущения, крикнул Никита. – Живо начальника сюда!
Трясущимися руками он с, горем пополам запихал культю в мягкую полость протеза и затянул ремни. Милиционер растерянно крутил головой, но нагана не убирал.
– Товарищ Муханов?! – неуверенно позвал он. – Товарища Муханова надо! Тут один…
Гудошников взглянул вдоль коридора и, сплюнув, выругался. По коридору торопливо шел командир эскадрона его, Гудошникова, полка, Серега Муханов. Скрипела наглухо застегнутая кожаная куртка, по-морскому, у бедра, болтался револьвер в кобуре.
– Муханов! Ну-ка объясни, в чем дело? – спросил Гудошников, словно они только вчера расстались. – Пусть твои орлы вернут мне маузер и документы!
Муханов остановился, дернул головой.
– Товарищ комиссар?.. Гудошников? Ты как здесь?!
– Это у тебя спросить надо – как, – отрезал Гудошников. – Почему это ты героев гражданской войны бросаешь за решетку!
Милиционер опустил наган и опешил.
– Ну, что встал? – напирал Гудошников. – Если ты здесь начальник – прикажи, чтобы отдали маузер и документы.
– Вещи и документы быстро ко мне! – опомнившись, распорядился Муханов, затем крепко пожал руку Гудошникова. – Ты извини, Никита… Товарищ комиссар, по ошибке тебя задержали…
– Ничего себе! – возмутился Никита. – Ты бы меня еще по ошибке в расход пустил!
– Да ну, – виновато улыбнулся Муханов. – Разобрались бы… Пошли ко мне!
В комнате с деревенскими лавками вдоль стен Муханов усадил гостя за стол, а сам присел напротив.
– Фу, черт, как оплошали. Ну ты прости меня, товарищ комиссар.
– Да хватит тебе! – оборвал его Никита. – Как барыня, извиняешься… Ты-то, Муханов, как здесь очутился? Что это я тебя раньше здесь не встречал?
– А ты был у нас?
– Бы-ыл, – отмахнулся Гудошников. – За помощью приходил, а ваш дежурный отправил меня, частное лицо, говорит… Муханов, ты же в Питере был?
Бывший комэск вдруг погрустнел, насупился, и Никита увидел перед собой усталого, обозленного человека, мало чем похожего на удалого кавалериста Серегу Муханова. Носил когда-то Муханов закрученные в шильце усы, сапоги в гармошку и саблю с золотым темляком. Теперь и усы обвисли, и сапоги сношенные, а вместо сабли – наган в кирзовой кобуре…
– Я уж год, как здесь, – проговорил Муханов. – Начальник уездной чека…
– Вот мать твою… – по-кавалерийски выругался Никита. – Что же я раньше тебя не встретил? Ты мне вот так, по горло, нужен, Муханов! Помощь твоя нужна, гада одного взять!.. Эх, ну что же раньше ты мне не попался!..
– А я, товарищ комиссар, на месте не сижу, – недовольно отозвался Сергей. – Я из седла не вылажу… Два дня назад убили начальника сплава и подожгли лесозавод… Банды кругом, белофинны лезут… А у меня в чека – полэскадрона не наберется, ну, еще милиция…
Он замолчал, и стало слышно, как стучат большие напольные часы, совершено лишние в убогой обстановке комнаты. За дверью, в коридоре, гремели сапоги, доносились брань и непонятный говор. Милиционер принес котомку и маузер Гудошникова, молча положил на стол и вышел. Никита заглянул в котомку, нащупал орден, привинченный к френчу, проверил документы, маузер и успокоился.
– Мне доложили, что офицера взяли у беспризорников. – Муханов тряхнул головой, словно отгоняя невеселые мысли. – Ты как в сарай попал?
– Ночевать было негде. Дожил я тут в Олонце до ручки: ни денег, ни крыши над головой.
– Погоди-ка… Ты что, на жительство сюда приехал?
– На какое жительство? – отмахнулся Никита. – Приехал искать одну очень древнюю книгу… Как тебе объяснить… Рукопись, понимаешь? Написанную еще до крещения Руси, неким старцем Дивеем… Рукописью владел Николай Николаевич Христолюбов, ваш олонецкий житель. Но он в девятнадцатом умер от чахотки, а рукопись исчезла. Жиляков знает, где она, но молчит, сволочь!
– Погоди, кто такой – Жиляков?
Гладя на Муханова, Гудошников сообразил, что тот ничего не понял, и принялся рассказывать, как встречался с профессором Гуляевым, как потом отправился в Олонец, чтобы «нагнуться и поднять», но вот уже два месяца ищет людей, близких Христолюбову, чтобы узнать, куда делась рукопись.
Однако чем больше распалялся Гудошников, чем больше напирал он на редкость неизвестного письма, тем сильнее скучнел и терял интерес Сергей Муханов. Он встал, расстегнул кожанку и задумчиво облокотился на сейф. За дверями кто-то истерично кричал, требуя прокурора и защитника, мерно стучали и посверкивали маятником часы.
– Понимаешь, Муханов, если я сейчас не найду эту книгу – она пропадет, – тише, без прежнего энтузиазма, сказал Гудошников. – Пойми ты, эта вещь не имеет цены… Не в смысле денег, а как национальное достояние, как история русского народа!.. Я смогу доказать, что письменность на Руси возникла не с христианством, а намного раньше, на несколько веков. Представляешь, как это меняет дело?.. Эх, не представляешь… Хорошо, растолкую: не попы научили письменности русский народ, а сам народ, понимаешь? Чувствовал потребность в письме-вот и научился писать. А то ведь что получается у нас, Серега: пришли на Русь попы и вроде как революцию совершили, из невежества народ вытащили! Ты понял, какую заслугу приписывает себе христианство? Вот и поборись потом с религией, когда у них в руках такой исторический козырь… Но козырь-то – ненастоящий!
– Это я понимаю, – после некоторого раздумья сказал Муханов. – Мы тут тоже боремся с религиозным дурманом, монастырь вот закрыли, а всех дармоедов оттуда по погостам расселили.
– И правильно, – подхватил Гудошников. – Только я не о том пока, Серега… Закрыть монастырь – одно дело, надо же народу показать, что религия – ложь, глаза ему открыть, вселить чувство национальной чести. А доказательство – рукопись, но сейчас такое время, Серега, что она может пропасть, и все…
– Ты извиняй меня, комиссар, я почти неграмотный, – развел руками Муханов. – : Я бывший фельдфебель, две войны прошел – некогда было учиться… Слушаю тебя и не узнаю. Раньше все было попроще… Как ты говорил: светлое будущее надо начинать строить сегодня, уже здесь, на фронте, в конном строю. Сегодня ему угрожает враг, мы должны защитить революцию… А завтра нас ждут новые дела, и ничуть не легче войны, так что не успокаивайтесь, товарищи. Мы и революцию делали для того, чтобы строить… Еще какие-то стихи читал… Я каждое твое слово понимал, в рот тебе заглядывал и сейчас еще часто вспоминаю. Верно ты говорил: дела,.не легче войны.
– Я от своих слов не отказываюсь, – Гудошников приподнялся. – Могу повторить еще…
– Да я верю тебе, товарищ комиссар, – перебил Сергей. – У меня сомнения в другом… Я думаю сейчас, что важнее для революции и для светлого будущего… Про что хоть там говорится, в книге этой?
– Если бы я знал! – бросил Никита и, подумав, добавил:
– Может быть, летопись, может быть, сказание о княжеских походах… Взялось ведь откуда-то «Слово о полку Игореве»!
– О княжеских походах, – вздохнул Сергей. – Эх, товарищ комиссар. Я, конечно, малограмотный, но все-таки понимаю, что за штука – история! И литературу тоже понимаю, – он стал расхаживать от стола к двери: привычка военных – ходить и думать. – Ты прав, время сейчас такое… Вон начальника лесосплава ломом закололи! Лесопилку подожгли, убытков на сто тысяч!.. А беспризорников сегодня видел?… Не знаю, товарищ комиссар, как ты, а я спать не могу. Они мне во сне снятся. Приходят будто, тянут руки и говорят-дядя, арестуй нас, мы хоть в камере выспимся.