Унылый час.
До горизонта в несвежих складках –
седая степь,
а горизонт дымит украдкой –
пустынно сер…
К стеклу прижмешься,
и посмотришь вверх –
ты станешь бледен, а, может, светел,
допьешь до дна.
Повдоль железки, в точь как по рельсам,
по проводам
стремглав несется не то карета,
не то «стрела»,
а в ней – весна.
***
Мартовский вечер – время вина и сказок,
Время давать взаймы и вести ликбез,
Время вербальных войн и несмертных казней,
Время холодных рифм и шипящих красок,
Прямо в ладони капающих с небес.
Из облаков по слогам прорастают башни,
стяги хлопчатые киноварь залила.
В лужу пикирует аэроплан бумажный,
шаркнув по уху задумчивую дворняжку,
чуточку одуревшую от тепла.
Прячется солнце, воздух звенит и стынет,
бабушки с лавок снимаются по одной.
С опережением плана соленым дымом
тянет из частного сектора. И чернила
медленно расплываются за окном.
(Опубликовано в «Литературной газете», №18, 2021 год)
***
Простынет мир, простым карандашом
набросанный на скрутке папиросной,
и скомканным останется не познан.
А человек натянет капюшон,
сбежав от производственных вопросов,
проектный план откатится к компосту
и оттого не будет завершен.
Посмотришь незадачливому вслед –
творец творца узнает издалече –
кого-то лечит, а его калечит
попытка созидания вовне.
Ссутулив заострившиеся плечи,
он глубже втянет непогожий вечер,
проигрывая в классовой войне.
Ты свиток папиросный развернешь,
и распадется сотня измерений,
поднимутся престольные ступени,
закружит изначальный хоровод
гармонии пречистой и блаженной.
Но в этом ликовании нетленном
так ничего и не произойдет.
Ты видишь каждый неумелый штрих,
как оборвался он и как возник,
чудных зверей и птиц, цветные степи.
Как всем хотел, по правде и уму,
раздать по усмотренью своему
удобный инструмент и легкий жребий;
посеять звезды, что крупнее нет,
как высаженный в небо горицвет;
на каждого и радуги и хлеба…
Хотел он и почти придумал как,
но места для себя не отыскал
в исправленной редакции Вселенной.
От злости бросил на земь и ушел.
И это был его свободный выбор.
Не съедут мирозданческие глыбы,
и сущего громоздкий ледокол
не стянется в зрачок полярной рыбы,
которая надтреснула на сгибе,
рванув в глубоководный произвол.
Ты распростаешь бережно эскиз,
как бабочек сажают на булавку,
едва касаясь, упакуешь в папку
под грифом «Предпоследний компромисс
потерянных». Свернешь на юго-запад.
А эта неразыгранная ставка
уйдет в джекпот для тех,
кто не сдались.
Первый
1
Пока он выходил на свой невозможный взлет,
женщины где-то развешивали белье,
в звонкую синь, наполненную до краев,
из-под руки глядели.
Ничто не вещало ни радости ни беды посреди недели.
И никто не думал о нем,
не знал о нем.
А когда возвратившись из мертвенной темноты,
полубогом ступил на твердь литосферной плиты,
две нездешние сапфировые звезды
из-под смуглого лба горели.
И его, сопричастного чуду и высоте,
принимали в объятья ликующие сыны
по широкой суше раскинувшейся страны
и всей планеты.
Он был первым.
Навсегда первым
измочаленным вымпелом веры в великий ход
за пределы озоновой толщи, сквозь вышний свод
к никому не доступной, но сокровенной цели.
А сам он всего-то еще раз хотел туда,
где лаковый бок затягивает вода,
а черный проем заполняет густая россыпь –
в его космос.
2
Звездным принцем чеканно вошел в историю,
молодостью на бессмертие опечатанный.
От мечты об изнанке неба навек оторванный,
в последнем рывке отчаянном
похоронен под грудами каменно-
металлической памяти.
***
Мы отсюда уйдем –
распрямятся упругие травы –
выпадая из гнезд, выползая из сумрачных нор,
сея бисерный след вдоль покромки подсохшей канавы,
заклиная тропу потаенным чудным языком.
Среди ночи разбужены тихим неясным мотивом,
не боясь крысолова, вставая на верный маршрут,
мы отсюда уйдем,
ощущая веселую силу.
Позабудут о нас и уже никогда не найдут.
Увлекая в туманы, разбитая узкоколейка
заведет в новоявленный мир, сквозь прозрачный портал –
славься имя сие сострадательного мультиверса!