– Покажи мне эти слова, – требует владыка.
Тростниковое перо чертит недлинный узор клинышков. Чертит – на табличке из мягкой глины, вылепленной из плоти и мудрости предков. Царь читает, шевеля губами, потом задумчиво глядит на писца.
– Нет в этом слове силы, что должна быть.
– Есть, о повелитель, только слово надо правильно написать… – И хранитель архивов объясняет, как – правильно. – После царь скажет написанное вслух, и слово обретет убийственную силу.
– Если ты лжешь, я прикажу содрать кожу с тебя и твоих сыновей.
– Жизни наши в деснице твоей, повелитель.
…Сотни тысяч, миллионы, десятки миллионов кирпичей для нового зиккурата замешивают в ямах и обжигают в очагах. Десятки, сотни, тысячи рук укладывают их ряд за рядом, уступ за уступом. Десятки, сотни, тысячи ковшей вонючей асфальтовой смолы скрепляют ступенчатую башню – все основательнее, все прочнее.
Сотни, тысячи, десятки тысяч голодных голосов разносится над страной. Однако правителю нужна каждая крупинка богатства, и солдаты и чиновники не знают отдыха. Походы к северным холмам, к юго-восточным горам, к западному морю, пока не будут собраны должные материалы, – время летит разящим дротиком и скрипит, как плохо смазанная ось боевой колесницы.
Едкая каменная пыль, жар расплавленной бронзы, зарево жидкого золота… Простенькие клинописные знаки, которые так удобно наносить палочкой на влажную глину – но сущее мучение вырезать в камне или выбивать на металле.
Сотни, тысячи рук втаскивают на вершину зиккурата три громадных плиты. Каждая повторяет форму пехотного щита, однако воин, которому по руке такой щит, может пинком крушить любые стены.
Первый щит – каменный, второй щит – бронзовый, третий щит – золотой. И слово, которое написано на всех трех, обозначает власть, силу и богатство.
Царь любуется снизу на новый зиккурат. Все веревки и леса убраны, ступенчатая башня готова.
– Теперь идем, – приказывает он дабиру и поднимается по внутренней лестнице. Хранитель архивов послушно следует за владыкой. Сандалии владыки шаркают по асфальтовым ступеням, босые ступни писца ступают почти бесшумно.
– А отсюда хороший вид, – молвит лугаль, окинув взором округу. – Даже если ничего не выйдет, я позволю твоему младшему сыну жить.
Писец молча кланяется.
Владыка набирает в грудь воздуху и выкрикивает слово. Раз, другой, третий.
Башня рушится, словно хилый тростниковый шалаш.
Последнее, что видит царь – падающее на него с небес слово. Золотое, бронзовое, каменное.
Слово убийственной силы.