Слово в прозе А. Платонова
Хотя язык Платонова явно отличен от языка его современников, он имеет и точки соприкосновения с ним. В нем своеобразно воплотились поиски нового языка, под знаком которых прошло начало и двадцатые годы XX в. В это время популярной была идея затрудненной формы, которая вызвала к жизни заумный язык, словотворчество. Наиболее влиятельной в это время была орнаментальная проза, многие писатели 20‑х гг. переболели Андреем Белым. Своеобразие орнаментальной прозы обусловлено нагнетением разнотипных тропов и развитием лейтмотивов. Отголоски словоупотребления, характерного для прозы начала XX в. и, в частности, орнаментальной прозы, есть и в прозе А. Платонова.
Некоторые сочетания платоновского повествования отсылают к поэзии и прозе начала века. Это:
1) синэстетические сочетания: душная тишина хаты; теплая тишина тьмы; прохладная прозрачность; звон белого солнца («Чевенгур»), в частности, необычные сочетания с световыми прилагательными: чистые, голубые, радостные сны видел он («Потолки солнца»), синяя тишина («Сокровенный человек»), черная тишина («Чевенгур»), серый покой тихой комнаты («Город Градов»), синее лето («Котлован»),
2) сочетание метафоры и метонимии признака: На дальнем горизонте, почти на небе, блестела серебряной фантазией резкая живая полоса, как снег на горе («Епифанские шлюзы»), Дерево… берегло зеленую страсть листвы на больных ветках; Он шел среди серой грусти облачного дня («Чевенгур»),
3) отвлечение эпитета; отвлеченные существительные на ‑ние, ‑ость, вытеснившие атрибутивные сочетания: у обоих была чернота волос и жалостность в теле; Захару Павловичу досталась пустота двух комнат; Над пустынной бесприютностью степи всходило вчерашнее утомленное солнце; солнце всходило над скудостью страны («Чевенгур»),
4) качественные наречия, которые соотносятся не только с глаголом, но и с существительным: Вечерние тучи немощно, истощенно висели («Чевенгур»), Мухи… усердно питаясь, сыто летали среди снега, нисколько не остужаясь от него («Котлован»),
5) необычное употребление творительного падежа, при котором он обозначает реальный субъект действия. Творительный падеж обозначает часть целого: К ней (избушке) подходила девушка и маячила в синем сумраке красноватой юбкой («Маркун»), …глубоко в землю вонзались фундаментами тяжкие корпуса заводов («Потомки солнца»), Кондаев гремел породистыми, длинно отросшими руками; Прокофий обернулся своим умным надежным лицом («Чевенгур»),
6) сочетания, основанные на звуковой близости: отстраняя порочную книгу прочь; котел еще катился по степи; торопимый общим терпением; простые пространства; в пустом и постном Чевенгуре; крестьянские кресты; семя размножения, чтобы новые люди стали семейством; под нужды семи семейств; с именами собственными: Про Дванова все забыли, и он двинулся пешком на Лиски («Чевенгур»).
С орнаментальной прозой сближают прозу Платонова некоторые типы метафор: генитивные метафоры (парус революции, трюм одиночества, утюг труда, сюртук скуки), развернутые метафоры.
Использование некоторых устойчивых образов отсылает к литературной традиции: Небо сияло голубым дном, как чаша, выпитая жадными устами («Ямская слобода»), …его мысль исчезла от поворота сознания во сне, как птица с тронувшегося колеса; … сердце сдало, замедлилось, хлопнуло и закрылось, но — уже пустое. Оно слишком широко открывалось и нечаянно выпустило свою единственную птицу («Чевенгур»). К традиции отсылает и передача чувств и внутренних состояний и т. п. через образы огня, воды, цветения, в частности, глагольные метафоры такого характера, которые употребляются и в ранней, и в поздней прозе А. Платонова: В нем всегда горела энергия; сердце горело любовью; В нем цвела душа («Потомки солнца»), во мне мгновенно сгорела душа («В прекрасном и яростном мире»).
С творчеством предшественников и современников связывает Платонова не только характер отдельных тропов, но и способы их возникновения и использования в тексте. Как и у других писателей XIX—XX вв., источник метафор и сравнений у Платонова — реалии изображаемого мира: Ночь ушла как блестящая кавалерия, на землю вступила пехота трудного походного дня («Чевенгур»). Развернутый троп в повести «Сокровенный человек»: Как почтовый чиновник, он не принимал от природы писем в личные руки, а складывал их в темный ящик обросшего забвением сердца, который редко отворяют — опирается на конкретную ситуацию: Целую ночь он отдыхал от творчества, а утром пошел на почту сдавать письмо. — Брось в ящик! — сказал чиновник, — У тебя простое письмо. Реалии изображаемого мира — источник сквозных образов, связывающих разные планы изображения (озеро, сирота в романе «Чевенгур»).