Тут Муртуз усилием воли переключился на дела, которые предстояло провернуть завтра. Прежде всего надо будет нажать на министерство — приказ о приватизации никто не отменял, и они должны вытащить его из ящика. Не мешает встретиться с внуком библиотекарши и дать ему несколько тысяч (не пятьдесят, конечно, как он собирался раньше, пока был жив Академик), чтобы задобрить старуху — все же всю жизнь командовала этой библиотекой. Планируя завтрашний день, Муртуз еще раз позвонил сыну, но допрос все еще продолжался.
Было полное ощущение, что его хотят взять на работу в какое-то секретное ведомство. Следователь прокуратуры, в котором легко было узнать сына Муртуза, — те же тяжелые надбровные дуги, надежно защищающие глаза от внешних ударов, те же широкие, покатые плечи и та же фамилия; в отличие от милицейских дознавателей он перед началом допроса представился — задал ему десятки вопросов, которые никакого отношения к расследуемому делу не имели. Какого он года? Где родился? Кто родители? Где они появились на свет? Где учились? Где работали? Есть ли другие близкие родственники? Где и кем работают? Откуда родом?
Эти данные следователь сразу же куда-то сообщал по телефону и продолжал задавать все новые и новые вопросы. Когда и при каких обстоятельствах он познакомился с академиком Асадовым? Характер отношений? Как часто встречались? Сотрудничали ли в общественных делах? Что он знает об антикоррупционной деятельности Академика? Отношение к религии, к мусульманским сектам, в частности, к ваххабитам? Были ли с ними какие-либо контакты?
Вопросы по существу начались далеко за полночь, когда сына Муртуза заменил басистый, обильно потеющий и часто вытирающийся бумажной салфеткой толстяк в черной тенниске.
— Расскажите о причине вашего конфликта.
— С кем?
— С академиком Асадовым.
— У нас не было конфликта.
— И вы сами, и работник бара показали, что к концу вашей встречи в пивном баре у вас возник спор.
— Спор — это не конфликт.
— Не придирайтесь к словам. Из-за чего вы поспорили?
— Это долгая история.
— Я никуда не спешу.
— Он считал, что я неправильно живу.
— Что конкретно он вам сказал?
— Он был недоволен тем, что я работаю не по специальности и не участвую в общественно-политической жизни страны.
— И все?
— Да.
— Вы брали у него деньги в долг?
— Нет.
— У вас были общие знакомые женского пола?
— Нет.
— Почему вы оставили его в баре и ушли один?
— Мы попрощались, и я ушел.
— Он вышел сразу после вас и пошел к своей машине. Но вы не остановили его?
— Да.
— И он не счел нужным с вами попрощаться?
— Мы уже попрощались.
— Сколько лет вы дружили?
— Много. Если это можно назвать дружбой.
— Вы были достаточно близки, чтобы при значительной разнице в возрасте и в положении запросто позвонить ему и пригласить в пивной бар?
— Бар выбрал он.
— Но предложили встретиться вы?
— Да.
— И позвонили ему вы?
— Да.
— Почему именно сегодня?
— У меня освободился вечер.
— Во сколько вы ему позвонили?
— Примерно в шесть часов.
— А встретились в семь тридцать… Причина встречи?
— Просто хотели посидеть, поговорить. Без всяких причин.
— Но почему-то поругались.
— Я уже сказал — мы не ругались.
— Слушайте, перестаньте морочить голову! Вы вдумайтесь в то, что говорите. В шесть часов вы позвонили, по вашим словам, не другу, не родственнику, не сослуживцу, а так, просто знакомому. И этот знакомый, выдающийся ученый и общественный деятель, сразу же выехал по вашему звонку из дома, без охраны. Вы встретились в сомнительном пивном баре, выпили, по вашим словам, три бутылки водки…
— Это легко проверить.
— Между вами возник спор, вы расстались, не пожав друг другу руку на прощанье. Правильно я излагаю события?
— Да. Примерно. Там еще к нам пристал один парень.
— К парню мы еще вернемся… Вы расстались, и на ваших глазах его убили. Но вы уверяете, что не видели лица убийцы.
— Их было двое.
— Вы запомнили второго?
— Нет.
— Зачем же вы о нем упомянули? Это что-то меняет в моем, а вернее, в вашем рассказе?
— Нет.
Следователь несколько раз прогнулся в пояснице и вернулся в прежнее положение, прислонив брюшко к краю стола.
— А теперь я расскажу вам, как все было на самом деле.