— Это было в деревне, — говорила она. — Там жили очень простые люди, они работали на плантациях сахарного тростника. Я думала, так будет для него же лучше.
Мне в это не очень верилось. Я видела эти маленькие деревушки по берегам острова. Сараи из цинка и рубероида, утопающие в мангровых болотах, вонючая грязь, кишащая крабами и ящерицами, ползающими по стенам лачуг. Воду набирали из колодца или просто собирали дождевую в какой-нибудь ржавой бочке. Вместо посуды — старые консервные банки. По пальмовым рощам бегали тощие свиньи и куры, а люди питались плодами хлебного дерева и собирали съедобные корни.
Я представила себе обиженного шестилетнего мальчика, заброшенного из-за очередного чужого мужчины, в лачуге у какой-то старухи. Страх и гнев сменяли друг друга, он убегал из дома, а его возвращали обратно.
— Это была плохая женщина, — рассказывала миссис Перес. — Она делала «каньита».
Дон Педро на минуту задумался.
— Каньита — это самогон, — объяснил он.
Но это был не худший из ее грехов. Насколько я поняла со слов его матери, у Тони проявилась какая-то форма эпилепсии, от которой старая тетка нашла единственное лекарство — она его била. Иногда привязывала его к спинке кровати и колола иголками, иногда палила ноги горящей головешкой.
— Когда я узнала об этом, то просила вернуть его, — говорила миссис Перес, — но Рамон запретил мне это. Он был вором и водился с нехорошими людьми. Я его боялась.
Прошло еще шесть лет, и мучения кончились. Рамон зарезал какого-то матроса, а его самого застрелила полиция.
Я решила, что теперь должен был наступить период беспомощности, после которого появился бы новый спаситель. Так оно и было, и на этот раз спасителем оказался мистер Перес. Он жил в Штатах и хотел туда вернуться. Он сказал, что возьмет с собой ее и даже Тони. Когда она поехала в Гайану за Тони, то обнаружила, что тот не хочет возвращаться.
Я представила этот безумный день. В новом розовом платье, что купил ей мистер Перес, в розовых туфлях и с маленькой розовой сумкой, она шла между кур и полуголых детей к лачуге старой тетки. Тони в ней не оказалось, а пьяная от «каньиты» старуха отказалась говорить, где он находится. Пятидолларовая бумажка развязала ей язык, и оказалось, что в свои двенадцать лет, несмотря на пытки, которые, по мнению старухи, должны были привить ему уважение к старшим, Тони совершенно испортился.
Тут миссис Перес смутилась. Я сперва подумала, что Тони совершил некое страшное и омерзительное преступление, о котором она не могла рассказать. Дона Педро это озадачило, и он задал несколько наводящих вопросов. Наконец его лицо расплылось в улыбке.
— Он связался с «брухой». Это такая женщина, которая связана со злыми силами.
— Я знаю это слово, — кивнула я.
Спокойствие дона Педро приободрило ее. Ей нечего было опасаться. И она продолжила свой рассказ. Мой переводчик подался вперед, ожерелье из зубов на его шее закачалось, и он с видимым удовольствием продолжил свою работу.
Эта «бруха» была конкуренткой старой тетки в торговле «каньитой». Кроме того, она знала наговоры и заклинания, закапывала в землю бутылки с тряпками, яичной скорлупой и кровью, чтобы снизить урожай тростника, и давала своим клиентам советы по поводу номеров лотерейных билетов. Кроме всего прочего, она встречалась с обезглавленной женщиной, которая ходила ночами по пляжу.
— Кто это был? — спросила я, но дон Педро пожал плечами. Очевидно, какое-то местное привидение, которого он не знал. Я вспомнила картину в галерее Парк-Беннет. Кажется, именно Гайану называл доктор Райхман деревней ведьм. В общем, Тони нашел себе «бруху» — как и его мать, он нашел себе защитника.
В тот же день миссис Перес пыталась забрать его. За монетку один из мальчишек проводил ее к хижине ведьмы на краю поселка. Пробираясь по грязи и корням деревьев, она испортила свои новые туфли.
«Бруха» была отвратительной. Крупная темнокожая женщина в черном платье, с волосами, завернутыми в черный тюрбан, она выглядывала в закопченное окно своей кухни, наблюдая, как миссис Перес уговаривает сына уехать.
Шесть лет с теткой Рамона сделали его осторожным. Ради Нью-Йорка, предложенного мистером Пересом, с его деньгами, телевизорами и настоящим снегом, Тони не хотел покидать свою «бруху». И его можно было понять. Все шесть лет его жизнь была сущим кошмаром. Кроме пыток и избиений, другие дети смеялись над ним и дразнили из-за его припадков. Связавшись с «брухой», он получил удовольствие от того, что бывшие палачи стали его бояться. Возможно, он уже научился к тому времени некоторым заклинаниям, различал травы, находил среди них ядовитые… Тетка Рамона уже боялась пускать его к себе домой.
Миссис Перес уехала без него. Он отплатил своей любимой, но злой, с его точки зрения, матери, забросившей его. Он даже заставил ее плакать, как много раз плакал сам за годы своего одиночества.
За день до отлета Пересов в Нью-Йорк он появился в Ла-Эсмеральде, покрытый ссадинами и с опухшим лицом. Его побили камнями в деревне, когда он пошел за покупками для «брухи». За день до этого у одной девочки была рвота черной желчью, после чего она умерла. В ее смерти обвинили Тони.
— «Mal de ojo», — сказал Дон Педро и тут же перевел: — Они говорили, что у него дурной глаз.
Подобрал его водитель грузовика с ананасами. Он-то и подвез его до предместий Сан-Хуана.
В первый месяц своего пребывания в Нью-Йорке миссис Перес пожалела, что уехала из Сан-Хуана. Был март, ей казалось, что она замерзнет до смерти, и к тому же, пусть в их квартире были водопровод, ванна и туалет, ей недоставало толчеи и тесноты Ла-Эсмеральды.
— Все заняты и так равнодушны, — говорила она, — Все двери заперты на засовы и замки.
Она не знала английского и боялась, что никогда не сможет его выучить.
У нее не было здесь родственников. Она сидела целыми днями возле радиатора, завернувшись в одеяло, и с ужасом думала о том, что нужно идти в магазин.
У мистера Переса не было этих проблем. Он и раньше жил в Нью-Йорке, довольно неплохо знал английский, и потому сразу нашел работу на фабрике.
Тони тоже довольно быстро привык к новой жизни.
Хотя по возрасту ему полагалось бы пойти в школу, но его не принуждали к этому, и он бродил по городу в свое удовольствие. В порыве отцовской щедрости мистер Перес давал ему достаточно Денег, и Тони тратил их в окрестностях Таймс-сквер. Ему очень нравились фотоавтоматы — миссис Перес открыла свой кошелек и достала оттуда несколько старых снимков.
Фотографии меня поразили. Даже тогда, в тринадцать лет, он сильно отличался от остальных пуэрториканских детей. У него были немного раскосые глаза, длинное лицо и острый подбородок. Он был темнее своей матери и, судя по всему, обладал нестабильным и диким характером. На всех фотографиях он был в одной и той же одежде: черной куртке с поднятым воротником. Миссис Перес поинтересовалась, что я разглядываю.
— Эта куртка, — вздохнула она. — Он всегда ее носил. Ему казалось, что в ней у него как будто крылья за спиной.
Все одно к одному: магическая куртка, супермальчик, и Бог знает что еще с «брухерией» в прошлом. Возможно, он верил в свой «дурной глаз». Я внимательно вглядывалась в его глаза, они были слишком блестящими, нездоровыми. Будь это мой ребенок, я бы забеспокоилась.
Казалось, он забыл о прошлом. Эпилепсия прекратилась. Он научился английскому языку и к тому времени, когда мистер Перес перестал давать ему щедрые суммы, устроился в мясную лавку разносчиком. В его возрасте, в четырнадцать или пятнадцать лет, такое не полагалось, но мясник закрывал на это глаза. Правда, вскоре работу он потерял. Миссис Перес не могла сказать почему, известно лишь было, что хозяин стал его побаиваться. Возможно, из-за его необычной манеры резать мясо, из-за странных взглядов на ножи, или из-за чего-нибудь, что говорило о его жизни у ведьмы. Несомненно, что любое упоминание о «дурном глазе» навсегда лишило бы его работы в Эль-Баррио.
Потом он просто бездельничал. Из-за своих странностей его не приняли ни в одну из подростковых банд. К тому же в то время банды Гарлема несколько приутихли и лишь курили марихуану, кололись героином, прыгали по крышам и устраивали беспорядки. Он был сам по себе: носил свою кожаную куртку, читал комиксы и ходил на испаноязычные фильмы. Вскоре миссис Перес стала замечать, что он подолгу сидит на автобусной остановке и с интересом разглядывает проходящих мимо девушек. К тому времени ему было уже семнадцать, а он ни разу не спал с девушкой.