В кровати она взяла все в свои руки, если позволительно так выразиться, терпеливо и артистично управляла мной пальцами и ртом и вдруг приподнялась и с беспокойством взглянула на меня.
— Мне так жаль… Это свет раздражает тебя? Хочешь, я его погашу?
— Нет. Мне нравится любоваться тобой.
— Так… Ну, если это все, что ты желаешь…
— Нет.
— Что-нибудь еще? Я буду счастлива исполнить все, что ты пожелаешь.
— Да, может быть, еще кое-что. Я подумаю.
Она нахмурила брови.
— Мне будет больно? Я не люблю подобных вещей.
— А ты можешь позволить себе выбирать?
Она присела на корточки, распущенные волосы скрыли часть фигуры.
— Да. Но у меня есть подружка…
— Провались ты со своей подружкой! Нет у меня желания причинять тебе боль. Мои сигареты в салоне. Пойди принеси.
Мое сердце забилось, когда я смотрел на ее походку: прямая, гибкая фигура, округлые бедра, казалось, ласкали друг друга.
Она вернулась с пачкой сигарет в руках и сигаретой в зубах. Дала мне прикурить, затем поднесла зажигалку к своей сигарете и заколебалась.
— Мне можно?
— Да. И принеси мне виски без льда. Вода в сифоне.
Она тотчас вернулась, все так же с сигаретой в зубах, протянула мне стакан, уселась у ножки кровати и поставила между нами пепельницу.
— Почему тебе пришло в голову, что я хочу причинить тебе боль?
— Временами меня просят об этом.
— Но ты никогда не соглашаешься?
— Нет. Никогда. Это, ты знаешь… fare.
Она прикрыла глаза, постучала указательным пальцем по лбу, пытаясь найти перевод, и наконец воскликнула:
— Опасность.
— Опасно.
— Да, опасно. Все остальное я позволяю.
— В таком случае, я полагаю, мужчине должно быть трудно удивить тебя?
— Очень. Ты хочешь попробовать?
Я пью виски, потягиваю сигарету и изучаю свою компаньонку по игре. Какое-то напряжение сдавливает мне живот и все остальное.
— Возможно. Я способен на это, — ответил я.
Доктор Эрнст кивнул.
— Итак, вы могли мне и солгать.
— В каком плане?
— Вы сказали, что невозможно, чтобы жертва была приглашена к вам в квартиру, ибо она относилась к категории, которая вас не прельщает. И чтобы лучше обрисовать свой вкус, вы рассказываете мне об очаровательной проституточке из Лондона. Кристел. Почти ребенок. Маленькая, стройненькая, едва достигшая половой зрелости.
— Я не вижу…
— Но это первое приключение. А немного погодя, когда у вас был выбор между подобными Кристел малышками в Копенгагене, вы их оттолкнули, целиком и полностью увлекшись амазонкой Карен. Величественным толстомясым созданием, дыхание которой извергает сигаретный дух и которая охотно соглашается совокупляться на полу, лишь бы заполучить четыреста крон.
— Боже! Не думаете ли вы, что я развращен до такой степени?
— Это лишь пример того типа удовольствий, которые не колеблясь предложила бы вам Карен. Я хочу только подчеркнуть, что она — всего лишь более молодой вариант женщины, найденной у вас мертвой. Шлюха, — я цитирую вас, Питер, — профессиональная потаскуха.
Он подчеркивал каждое слово, произнося их со странной напыщенностью. Так они казались мне каким-то гротеском.
— В тот вечер, доктор, я поддался невольному соблазну. Не думаю, чтобы за это людей распинали.
— Очень забавно. Но капризы, импульсивность — все это может быть крайне откровенным проявлением смутных желаний, таящихся в потаенных уголках памяти.
У меня создалось впечатление, что я задыхаюсь от старых навозных куч в местах общего пользования.
— Ну что же, согласен. Но тогда, доктор, вы же знаете, подхваченный странным порывом, я подцепил Карен. Я устроил ей роскошный ужин. И привез ее к себе в отель, чтобы порезвиться.
— Попытаться порезвиться, дружище.
— В конце концов, черт побери, я слишком устал. Вы никогда не летали Британскими авиалиниями Лондон — Копенгаген? Метро в час пик на высоте трех тысяч метров. А до того я провел неделю в лондонском агентстве, пытаясь убедить в ничтожности доходов, приносимых публицистикой. Самое трудное состоит в необходимости возврата. Я не вы и не могу доить людей за выслушивание их мелких неурядиц.
— Ах! Слова, слова, — выдавил с ухмылкой герр доктор. — Уверяю вас, будь Вергилий Данте похожим на вас, он непременно отказался бы от своего замысла.
— Тогда почему вы не делаете то же самое, доктор?
— Я? Как я могу? Не хотите ли вы, случайно, предложить мне сделать это?
Я в ванной комнате. На этот раз я один со своей красоткой эпохи Возрождения, рухнувшей к моей бельевой корзине, с головой на крышке, как на плахе. Мой револьвер все еще на полу. Струйки крови стекают по корзине и образуют лужицу рядом с оружием.