Я видел, как она взяла бутылку виски и стакан с туалетного столика, где царил полнейший беспорядок, и удивился, как дрожат ее руки, когда она наливала себе приличную порцию. Горлышко бутылки не дошло до края стакана и виски пролилось на ковер. Содержимое стакана она проглотила в два глотка. Ставя бутылку на место, она о чем-то задумалась. Потом внезапно повернулась ко мне.
— Я хочу кое-что от тебя услышать.
— Услышать?
— Да. Я хочу, чтобы ты произнес это громко, вслух. Моя мать — дерьмо.
Я заметил, как свело мои челюсти. При всем желании я не смог бы произнести эту фразу. А я и не хотел этого делать.
— Говори! Если не хочешь, чтобы твой отец узнал об этом, говори!
Ужасная, как голова Горгоны, она шагнула ко мне. Я отступил для безопасности. Номер небольшой. Три шага — и я прижат к креслу, стоявшему в углу. Изо всех сил она дает мне пощечину.
— Говори!
Прежде чем я смог раскрыть рот и прийти в себя от шока, она бьет еще раз.
— Говори!
И она все повторяет, шепча эти слова, она хлещет меня теперь с обеих рук, в то время как я стараюсь сделаться как можно меньше, ибо боюсь защищаться, не раздразнив ее еще больше, не подтолкнув на исполнение своей угрозы наплести невесть что моему отцу.
— Говори! Говори!
Кошмар. Все клиенты отеля должны слышать эти вопли. Я боюсь, что ее хватит удар, настолько она взбешена. Я слышу, как произношу то, что она хотела слышать:
— Хорошо, хорошо, ладно. Моя мать — дерьмо.
Это конец. Ее руки безжизненно повисают. Я вижу, что она плачет, она рыдает. Она в ужасном состоянии. Черные слезы текут по ее щекам. Она шмыгает носом; пучок волос рассыпается, и длинные пряди падают на плечи. Она не может остановиться и продолжает рыдать.
Я пользуюсь шансом и прошмыгиваю к дверям, стараясь при этом не задеть ее. Я открываю дверь, пытаюсь улизнуть, на мгновение задерживаюсь, думая, что она еще чем-то меня напугает, но со мной у нее все кончено.
— Пока достаточно, — говорит доктор Эрнст.
— Травмирован, — шепчет Ирвин Гольд с задумчивым видом. — Травма. Травмирующий случай…
Он поворачивается к психиатру.
— Что вы думаете о подобной системе защиты? Несколько простодушный ребенок сталкивается с травмирующим случаем. Да?
— Конечно. Вне всякого сомнения, это и есть подобный случай. А говоря по-научному, этот мальчик — имбецил.
— Точно. И в действительности ребенок — отец мужчины.
Медик вздергивает брови.
— Правда?
— Естественно, господин председатель. В противном случае, откуда столько сведений о каждом из нас со дня рождения? Когда Питер Хаббен достигнет половой зрелости, мы сможем отбросить его дело и сказать ему, что все начинается с нуля? Так всегда в этом мире. Что до зрелого возраста, он теряет голову, и мы возвращаемся назад.
— Куда это вы клоните, мэтр?
— Просто обращаю внимание на факт, что это Питер Хаббен-ребенок ответствен за преступление, в котором обвиняется Питер Хаббен-взрослый, следовательно, ребенок и должен быть приговорен, а приговор приведен в исполнение.
Неужели этот клоун говорит всерьез? Я восклицаю:
— Но все можно повернуть и другим боком, Гольд, гроб должен быть моего размера, не так ли?
Боже! Серьезен ли он!
— Послушайте, Хаббен, когда ваше дело передадут Николасу, вы будете фигурировать там как убийца-психопат, сексуальный маньяк, хотите вы того или нет. Но если мы немного сдобрим это профессиональным жаргоном, вы понимаете, приправим Павловым, Торндайком и Скиннером, мальчик будет иметь о своем отце более симпатичные воспоминания. Ну вот, возьмите неуравновешенного ребенка, достигшего половой зрелости, как Питер Хаббен, думающего только об этом, как говорят добропорядочные люди, бросьте его на съедение такой, как эта Дэдхенни — и в результате бедный малыш обязательно будет страдать всю жизнь. А потом достаточно произнести его имя, и — бац — он старается положить этому конец. Это не его ошибка. Он не может ничего изменить. И как только она внезапно предстает перед ним годы спустя…
— Внезапно? — прерывает доктор Эрнст. — В таком ключе?
— Почему бы и нет? Может быть, он потребовал от нее исполнить стриптиз, прежде чем убил. Чтобы заставить ее предстать такой, какая она была. Последнее наслаждение.
Эрнст поворачивается к присяжным заседателям. Реакции нет, ни малейшего признака жизни.
— Вы прекрасно видите, — обратился он к Гольду. — Вы напрасно теряете время. Здесь профессиональный жаргон ничего не даст.
Гольд пожал плечами.
— Вы не можете утверждать, что я не прилагал усилий.