Адвокат до мозга костей, он не мог вынести профана, ставящего его на место.
— Послушайте, Хаббен, я здесь не для дискуссий о ваших родительских комплексах. Я пришел потому, что сейчас настал час кризиса, старина, — решительно заявил он, указав на труп. — Час ареста, осуждения, исполнения приговора. После чего вы освободитесь от всех ваших комплексов.
Я не позволил ему заметить ужас, охвативший меня от его слов.
— Я полагал, что в этом штате смертная казнь отменена.
— Не для всех преступлений, особенно специфичного сексуального характера. А если взглянуть на вашу жертву…
— Мою жертву? Что вы за адвокат, если называете ее моей жертвой, когда даже неизвестно, стрелял ли я? Вы ослеплены ненавистью, Гольд.
Внезапно он переменил тон и манеру поведения и стал более сговорчив.
— Ну, Пит, я же ваш друг. И я здесь для того, чтобы помочь вам.
— Надо же!
— Пит, вы видели в кино или на телевидении детективные фильмы, в которых клиент не говорит правды своему адвокату?
— Ну и что?
— А то, что не все потеряно. У вас никогда не возникало желания встряхнуть героя, сказать ему, что если он заполучил своего Перри Мейсона для защиты, нужна самая малость — сказать ему все? Подобные сцены не слишком изобретательны, но тем не менее, они мудры простой жизненной мудростью. Для вашего же блага, Пит, постарайтесь извлечь урок.
Я попытался спокойно объяснить ему, словно разъясняя суть вещей недоразвитому ребенку:
— Послушайте меня, Гольд. Я никогда не видел этой женщины. И не убивал ее. Я ничего не знаю об этой невероятной истории.
Он указал мне на револьвер.
— Я полагаю, что вы никогда не видели этого предмета, не так ли?
Тут я мысленно сказал себе, что он должен быть последним в мире человеком, защищающим меня перед судом. Слишком много у него причин желать моего исчезновения. Не будь меня на свете, Джоан уже и думать обо мне забыла бы. И была бы целиком и полностью его, если бы меня не стало. Хуже всего, что Ник останется безраздельно с ним. Наивные уверения, надежды, что Ник мой, его уважение ко мне — все это перенесется на Ирвина Гольда, как только тот от меня избавится.
— Вы верно полагаете. Об оружии я ничего не знаю.
— Вы лжете, Пит!
— Клянусь вам…
— Не клянитесь. Вы знаете, как вас уважает Николас. У него будет разбито сердце, если он узнает, что его отец пытался лгать, чтобы выбраться из трудного положения.
Револьвер — шестизарядный «смит энд вессон», утяжеленный К-38, с полным боекомплектом весивший 1180 граммов и несколько отрезвивший Ника после его первой стрельбы по мишени. Крепкому пятнадцатилетнему парню все же не хватало силы в руках, чтобы удержать подобный вес. А отдача была слишком резка для него. С таким весом и отдачей он посылал пули либо над, либо под «яблочко».
Тогда я купил ему «смит энд вессон» 22/32 для тира, револьвер 22-го калибра, весящий всего лишь 750 граммов с полным барабаном. Просто невероятно, что он вытворял с этой штукой. Вандерлих, служитель в тире, как-то несколько недель назад сказал ему:
— Будь мы в Додж-Сити во времена доброго старого Дикого Запада, я предпочел бы противостоять твоему отцу с его К-38, чем тебе с твоей пукалкой. И я говорю это не для того, чтобы приуменьшить способности твоего отца.
Я представил Ника на пороге ванной комнаты перед этой женщиной в черном нижнем белье с моим револьвером в руке. Он направляет оружие, поднимая его прямо перед собой, несколько выше лба, а ля Вандерлих, хладнокровно наводя на цель. Женщина падает на колени, умоляюще поднимая сложенные руки. Указательный палец Ника нажимает на курок…
Дальнейшего не последовало. Я не могу, или не хочу, представить выстрел, отдачу, пороховую гарь.
Но ни у кого, кроме Ника и меня, нет ключей от моей квартиры. Никто другой не мог впустить эту женщину и убить ее. Никто больше не знает, где спрятано оружие: под свитерами в нижнем ящике комода. Никто в мире, кроме Ника и меня.
Но ведь невозможно, чтобы он был виновником этого ужаса.
В конечном счете наш парень столь прямолинеен и последователен, что даже друзья над ним подтрунивают. Естественно, уважительно. Он несколько выше их, более широк в кости и абсолютно уверен в себе. Что больше всего их впечатляет, как я часто замечал, так это его способность не терять хладнокровия. Когда их голоса переходят на крик, его голос становится тише, заставляя прислушаться. И если возникает потасовка, они знают, что в боксе, так же как и в карате или в чем-то другом, он способен разделать их под орех, и причем с милой улыбкой на лице.
И он всегда откровенен со мной. Чист, как золото. Никогда не возникает нужды загонять его в угол, чтобы добиться ответа на вопрос. Я уже не помню даже, когда он спросил меня: