— Послушай… — неуверенно начал Траут, сжимая рычаги управления и глядя в лобовой экран. Только теперь в ярком свете кабины Ян видел, как он бледен.
— Ты заболел? — спросил он.
— Неважно. Послушай! Не думай, что я… Прости, что так получилось, это моя вина…
Ян с удивлением смотрел на него: этот тон, эти извинения…
— Ты не окончил своей работы. Я свою едва начал. Пришлось прервать.
— Почему ты выключил аннигилятрон?
Руки Траута дрожали. Было видно, что он напряг всю свою волю, чтобы побороть эту дрожь.
— Не беспокойся! Из того, что нам удалось сделать, ты выкроишь неплохую дипломную работу. Немного изменишь название, и все будет в порядке…
— Ты болен? Что случилось?
— Выявишь органические изменения у крыс и получишь обширный материал для анализа…
Он осекся. Оба молчали. Ян не хотел возобновлять своих вопросов. Траут словно вспоминал что-то важное.
— Может, ты помнишь… Нет наверняка не помнишь, тебе всего двадцать три — двадцать четыре года. Тогда тебе было самое большее два. Это был ужасный случай. Межконтинентальная ракета… с сотней пассажиров на борту сразу после старта из Сиднея… рухнула с высоты километра. Все погибли. Виноват был один человек… Один безответственный… Не знаю, может, это случилось с ним раз в жизни… Человек, которого посадили за пульт, перед рядами кнопок. Человек, которому даже не надо было самому ничего вычислять. За него это делали машины. Но не они совершили ошибку… Это он нажал не ту кнопку и отправил на смерть сто человек. Обычная ошибка — просто идиотская ошибка… Будь это что-то другое, вступила бы в строй блокировка… Но никто из конструкторов даже и не предполагал, что можно совершить такую ошибку…
Траут замолчал, закрыл глаза. Потом быстро сказал:
— Там были моя жена и трехлетний сынишка. Я был на ракетодроме и видел все. Была ночь… Ракета взорвалась в момент падения… Когда я узнал причину, я хотел убить этого человека и наверняка убил бы, если б… он не сделал этого сам… Тогда я подумал, что был глупцом. Что мне его самоубийство. Потом… Я не мог никому верить… Я сказал себе: ошибаться нельзя… Никогда. Если это связано с другими людьми — нельзя! Нет, не потому, что я так любил людей… Я хотел быть холодным, бездушным… и решил, что не имею права ошибаться. Ни в коем случае… Разве что подвергая опасности только себя…
— Зачем ты это говоришь? Скажи, скажи, наконец, что случилось? Почему ты выключил аннигилятрон? Почему мы возвращаемся?
— Я должен был… Деймос… стоял в зените…
Ян не понял.
— Ну и что? При чем здесь Деймос!
— Там научная станция… С людьми… Там люди! В десяти тысячах километров от Фобоса, на втором спутнике Марса. Деймос был в зените… Если б началась реакция, весь поток фотонов ринулся бы в сторону Деймоса! На станции нет экранов, которые защитили бы их от такой лавины гамма-излучения. Они… там… получили бы по тысяче, а может, и больше рентген…
— Но как ты сообразил это в последний момент?
— Колодец… — прошептал Траут белеющими губами. Пот выступил у него на лице — Колодец… Когда я взглянул вверх… на небо… в центре увидел звезду… Это был Деймос. Прямо над нами… Это была моя ошибка… План экспериментов был скоординирован с астрономами… Я не подумал, что может сложиться такая конфигурация. Я нарушил порядок опытов…
— И ты побежал выключать? Но как? Как ты это сделал?
Траут некоторое время не отвечал, потом с трудом выдавил:
— До базы было слишком далеко. Мне пришлось закрыть выход излучателя…
Ян понял. Достаточно было чем-либо заткнуть отверстие позитронной пушки. Но…
— Траут!!! — закричал он, пораженный страшной догадкой. — Но ведь там не было ничего! Траут! Что ты сделал?!
Траут молчал. Ян резким движением вытащил заткнутую за пояс его комбинезона небольшую никелированную коробочку.
— Нет! Нет! — резко воскликнул Траут, схватив его за запястье. — Не надо… Я… не хочу знать… Я… я уже знаю,
Он медленно отвернулся, и Ян отпустил дозиметр, который закачался на цепочке, словно старинные карманные часы.
— Почему ты не сказал раньше? Ведь есть же средства…
— Не надо, — мягко сказал Траут. — Нет таких средств… Слишком большая доза…
Ян тупо смотрел на него. Этот человек, всю жизнь улыбавшийся только тайком и радовавшийся лишь результатам своих изумительных экспериментов, теперь, говоря о собственной смерти, был способен на такую открытую и искреннюю улыбку.
— Зачем ты это сделал, Траут?
— Там были люди… Они получили бы по тысяче, а то и больше… Это была моя ошибка, понимаешь, моя; не их, не твоя, а моя…
— Нельзя было поступить иначе?
— Сам знаешь, что нельзя… Необходимо было рассеять поток. Или тот или другой… Электронный был постоянным, позитронный — прерывистым, десятисекундным… Из двух зол… — он слабо усмехнулся и отвернул лицо.
— Так зачем же мы летим на Марс? Ты едва сидишь.
— Ты не умеешь пилотировать… Я не хотел, чтобы у тебя были… неприятности со мной…
— Не понимаю.
— Прежде чем прилетит ракета с Земли, пройдет не меньше полутора месяцев… На Марсе сейчас нет ракеты, способной сесть на Фобосе. Та, на которой летим мы, единственная… Тебе пришлось бы быть со мной… до конца. А потом… одному… Я не хотел, чтобы ты это видел. Ты еще молод, зачем тебе… Я видел… Видел, как умер Рисе после двух тысяч… Это было страшно. Я запомнил. На всю жизнь.
Он взглянул на экран и сказал, пытаясь придать своим словам естественный, теплый тон:
— Смотри! Успели. Через минуту садимся. — А потом добавил: — Не говори им ничего, я сам скажу все, что надо…
Большие капли пота стекали по его небритому лицу. Вцепившись в рычаги, устремив взгляд на экран, он вел ракету на посадку.
— Он умер? — спросила Лисе, глядя в окно, за которым зеленели первые листья старых каштанов.
— Да. На четвертый день. Мы не могли этого предотвратить. Он был в сознании до конца, но не хотел, чтобы я его видел. Только в первый день… Спрашивал, кто был на станции на Деймосе. Видимо, хотел знать, вместо кого умирает.
— А ты?.. Узнал, кто там был?
— Да. Но правды ему не сказал.
— Почему?
— Потому что, видишь ли, в тот момент там как раз никого не было! Совершенно случайно за несколько дней до этого со спутника по каким-то причинам сняли людей.
— Значит он умер… зря?
— Нет! Какое имеет значение, был там кто-нибудь или нет. Важно только то, что думал Траут, заслоняя своим телом излучатель позитронов. Но знай он правду, ему было бы значительно тяжелее. Знаешь, что он сказал мне еще там, в ракете, перед посадкой? Он сказал: «Это было совсем не так трудно, Линк. Достаточно было вспомнить, что я все-таки человек, а не машина для исследования мира…»
— А ты… Теперь, после всего… Ты будешь работать на спутниках? — Лисе сжала пальцы Яна.
— Буду, — ответил он.
Ответил быстро, решительно и зло.
Телехронопатор
Видимо, он уже давно стоял у меня за спиной, потому что, когда я повернулся, чтобы уйти, он криво улыбнулся и сказал:
— Вы, я вижу, любитель древности…
Он угадал, и не удивительно: я долго не мог решить, что взять — Плутарха, Геродота или Флавия и в конце концов купил «Жизнь Цезаря» — на другое просто не хватило денег.
— Вы угадали, — сказал я, пытаясь пройти мимо, но он увязался следом.
— Времена Империи — чрезвычайно любопытный период, — сказал он, энергично и как-то бестолково жестикулируя. — Хотя лично я предпочитаю Древний Восток.
Мы вышли из книжного магазина. У меня не было желания вступать с ним в разговор, но он и на улице продолжал вертеться около меня. Он трещал без умолку, но я пропускал его слова мимо ушей, размышляя, как бы отделаться от назойливого старикашки. Однако стоило мне свернуть влево, как он тут же последовал за мной, и я понял, что отвязаться от него будет нелегко.
Я ускорил шаг, но он не отставал, засыпая меня потоками слов. Причем голос у него был какой-то дребезжащий.