— Ясно, — проворчал пилот.
Арне уселся на траву напротив него и наклонил голову, чтобы увидеть макушку ракеты. Мне уже по уши было рассказов Арне, поэтому я воспользовался случаем и спросил пилота:
— Ты прилетел с Земли один?
— Не совсем, — сказал пилот. — На орбите находится корабль, он называется «Норберт Винер», в нем от носа до основания зеркала триста четырнадцать метров. Наверху осталось двенадцать человек и десять роботов. Всем командует командир Лаготт, и пусть меня треснет сто килограммов антиматерии, если это не человек из плоти и крови.
— И роботы слушаются людей?
— Еще как. Ходят по струнке.
— Земля очень далеко отсюда? — спросил Арне.
— От Солнца до вашей планеты свет летит двадцать три года. Мы летели двадцать пять.
— Ого! — сказал Арне, однако по выражению его лица я видел, что он вовсе не верит пилоту
— Врет, — шепнул он мне, — ему самому не дашь больше двадцати пяти.
Между тем пилот взглянул на совсем обыкновенные часы и сказал, что должен войти в ракету.
— Если хотите посмотреть, как там внутри, то пошли, — сказал он. — Только осторожно, без фокусов.
Мы поднялись по лесенке. Я немного боялся, но Арне уже вошел внутрь. Не мог же я отставать! Внутри был вертикальный ход, по которому можно было подниматься, держась за скобы, а в его стенах отворялись дверцы кабин. На самом верху проход закрывала толстая плита. Пилот сказал, что за ней двигатель и реактор.
Потом пилот оставил нас одних и полез в одну из кабин наверху. Арне сказал, чтобы я сидел тихо, а сам отправился следом за пилотом. Заглянув в приоткрытые двери, он быстро съехал вниз.
— Рой, — сказал он тихо, — этот пилот врет.
— Ну да?
— Врет, как не знаю кто. Он ни с какой ни с Земли. То, что он говорил об электрах, — липа. Если не веришь, загляни сам.
Я, наверно, побледнел, но поступил так, как говорил Арне. Действительно, пилот сидел в большом кресле перед щитом огромного электра, какого-то супермыслетрона, ворчащего и поблескивающего экранами. На щите у него была надпись «Радиостанция», наверно, так его звали. Я еще не видел электра, который бы выглядел так грозно. Он что-то резко говорил пилоту, а тот все время отвечал: «Так точно, командор». Сомневаться, кто из них чьи приказы слушает, не приходилось. Я тут же вернулся вниз, где ждал Арне.
— А я ему тут наплел, — сказал Арне. — Сматываемся?
— Да поскорее!
Мы слетели по лесенке и были счастливы, что нам удалось убежать.
Человекообразный
Я шел по коридору в поисках купе номер 14, в котором было свободное место. Вот и оно. Открыл дверь: одно кресло, действительно, свободно, на другом сидит высокий смуглый брюнет. Он внимательно посмотрел на меня и, поднявшись, протянул руку.
— Попутчик?
— Да, — ответил я и сел, глубоко погрузившись в мягкое, даже слишком мягкое, на мой взгляд, кресло. Инстинктивно я потянулся включить телевизор, но, наткнувшись на гладкую стену, вспомнил, что нахожусь в купе второго класса.
Вагон тронулся. Двигатель вибрировал, пол и стены дрожали. Избыток мощности — на меня это всегда действует! Ускорение росло, и кресло прогибалось, продавливалось, спрессовывалось, наконец, просто стало твердой подушкой из стеклянной ваты.
Я смотрел на своего спутника — его вдавило еще глубже: он был выше и тяжелее. Скривившиеся губы, отсутствующий взгляд.
Когда двигатель умолк и ускорение уменьшилось, мой спутник спросил:
— Вы не знаете, когда мы пройдем над каналом?
— Как обычно. Через пятнадцать минут.
— И долго мы над ним будем?
— Пять минут.
Над нами что-то щелкнуло. Видимо, мы миновали стык Брюнет нахмурился.
— Водолеты из Кале ходят по этой же трассе?
— Нет, восточнее.
Мне показалось, что он чем-то озабочен. Верхняя лампа вдруг потемнела, стала голубой, потом снова разгорелась.
— Впрочем, все равно ночь. А жаль…
Я был удивлен.
— Вы никогда не видели водолета?
— Почему же. — Он улыбнулся, как бы сконфузившись. — Я же не негр из племени балуба. Видел в кино, по телевидению, а вот на море — никогда.
— Ну, что ж, — сказал я, — водолеты точно как на картинках, только немного побольше.
Он поморщился.
— Шутите… Для меня это последний случай их увидеть. Я улетаю. А там водолет не встретишь.
— Вы американец? — спросил я. Он замялся.
— Нет. Англичанин из Оксфорда.
Название своего родного города он произнес с гордостью, достойной истинного британца.
— И не видели водолетов?
— Речные видел. На Темзе.
Я встал и подошел к окну. Стекла были закрыты. Я нажал кнопку — жалюзи медленно раздвинулись. Внизу в темноте блестела вода канала.
— Сейчас войдем в туннель, — я снова задвинул жалюзи.
Теперь мы сидели молча. Я ждал передачи «Би-Би-Си». Их транслировали по всем каютам. В репродукторе щелкнуло и раздался голос диктора:
— Передаем новости радио «Би-Би-Си». — Букву «Си» диктор смешно смягчал. Впрочем, может быть, виноват был динамик.
— Принц Уэльский, — начал диктор, — наградил ректора Оксфордского университета доктора Иверсона и профессора Зальцбургского университета доктора Юговича орденами за их заслуги в разработке теории Дейвиса — Германна.
— Иверсона? — вдруг, словно очнувшись от дремоты, спросил мой спутник.
— Да. Вы его знаете? Впрочем, вы же из Оксфорда, — вспомнил я. — А что, собственно, этот Иверсон сделал?
— Помогал Дейвису.
Он минуту помолчал.
— Как вы думаете, сколько мне лет? — он встал, ожидая ответа. Сжал губы, словно не хотел улыбаться раньше времени.
Я взглянул на его густые черные волосы. Они напоминали искусственное волокно: блестящие, эластичные, пружинистые.
— Самое большое… ну… двадцать пять, — сказал я.
Он как будто хотел улыбнуться и не смог.
— Пятнадцать. Ровно на десять меньше, — только теперь он улыбнулся, показав зубы Они тоже казались какими-то необычными, как нейлоновые.
Я вопросительно смотрел на этого странного человека.
— Вы не слышали об ускоренном развитии? Инкубатор, ящик, обогреватели, контролирующие автоматы… И все это в лаборатории. Потом колясочка, знаете, как в больницах: этакая кровать на колесах, четыре высоких ножки и колеса. Внутри выложено пористой резиной, потом пластиковая фольга, марля, фольга, марля… Стерильность… — он усмехнулся. — Вы что-нибудь поняли? Ничего, конечно же, ничего!
Я наклонился, внимательно рассматривая носки своих ботинок. Окна вагона открылись, и желтый свет ламп из туннеля залил купе.
— Значит, на вас проделывали опыты? — спросил я спустя минуту. Вагон вибрировал все сильней, набирая скорость. Мы выезжали из туннеля, рядом мелькали длинные черточки неоновых фонарей. Внизу бежали светлые точки барьеров автострады.
— Опыты… На мне… — он на мгновение замялся. — А, да, опыты, — он скривился в улыбке. — И еще какие! Вы знаете химию? Ну, хоть немного?
Я кивнул.
— Так вот: реакция в пробирке, и из этой стекляшки вылезает живой человек. Это, кажется, называется анализ… нет синтез. Конечно, синтез.
— Большая же должна быть пробирка, — пошутил я.
Он как-то грустно взглянул на меня.
— Да нет. Маленькая. Маленькая пробирка-инкубатор. Ее совсем не видно в стойках аппаратуры. С ней обращаются, как с яйцом. Стерильные перчатки. А то, что внутри, должно пролежать там целый год. Должно, знаете, постареть, как вино… Нет, не знаю, как это называется. Пожалуй, все-таки не как вино, а как виноград. Вот — дозреть. Пробирку ежедневно рассматривают под микроскопом. Есть у них такой микроскоп — не микроскоп, все это под стеклом, под большим увеличительным стеклом, а над ним зеркальце и окуляр. Смотришь в окуляр и видишь… Да, а потом подъезжают с обогреваемой коляской, внизу электрические подушки, открывают клапан и раз — два — готово: по стерильному желобку в стерильную коляску съезжает стерильный новорожденный.
Я улыбнулся.
— А потом… Знаете, что дальше? — он явно оживился. — Потом ребенка опускают в бассейн с питательной жидкостью, под колпак с кислородом, колют какими-то иголками. Делают искусственное молоко в лабораторных стаканах. Ребенок растет. Через год такой жизни он выглядит, как шестилетний. Да, только разум-то, как у шестилетней… ну… улитки. И ходить не умеет. Так знаете, что они делают?