– А! Радмир! – радостно отозвался Гаэтано. Он мгновенно вспомнил и крестьянского торговца, и всю свою прежнюю жизнь, которая вдруг безоговорочно стала его собственной. – Ты принес, что я просил вчера?
– Конечно, мой дорогой! Как я мог забыть? Вот, держи, милейший! Ведь без твоего маяка нам и делать нечего в деревне! Ни одна галера не рискнет подойти к нашим берегам без твоего огня! И что бы мы делали без столичных товаров? Куда бы мы сбывали труды наших рук? Наше молоко, наши вина, наши сыры?
– И не говори, мой Радмир! Этот маяк – дело всей моей жизни, и я не оставлю его!
– Да уж! Никто в деревне и не сомневается. Ты же знаешь, что никто его и не зовет королевским. Сколько уж лет он носит имя «Гаэтановский»!
Гаэтано, мужчина лет сорока-пятидесяти, просмоленный и просоленный моряк от рождения, довольно улыбнулся. Его молодые годы остались на флоте Его Величества короля Фридриха. И теперь, в почтенных годах, он осел в этой прибрежной деревеньке, как служитель королевского маяка. Местные воды на самом деле были не так просты, как казалось. Парочка прибрежных рифов, что почему-то меняли свои места, грозились вспороть брюхо зазевавшегося судна. Днем их выступавшие на полметра из воды зазубрины было легко увидеть, но вот ночью… Ночью было иное дело! Особенно в те ночи, когда наползали ватные тучи и скрывали свет далеких звезд. Тогда без яркого живительного огня его маяка, что освещал морскую гладь, лучше вообще было не соваться! Еще свежи были воспоминания о тех несчастных смельчаках, что решались на такое, когда не было Гаэтано на маяке, а прошлый служитель запивал и забывал зажечь огонь. Капитаны судов, помня свои рейсы и вхождения в гавань, шли по памяти, но подводные рифы, будто живые существа, переползали на новое место и, как банку, вспарывали брюхо галеры. Да! Не один бочонок и не один матрос тогда тонули в соленой воде, последними словами вспоминая того, кто не зажег огонь маяка.
Поэтому-то так ценили Гаэтано, который вот уже почти семь лет исправно, день за днем, из года в год, при любой погоде и любом самочувствии, забирался по крутой и узкой каменной лестнице в башне маяка на самую верхушку, наливал ведерко льняного или рыбьего масла в металлический контейнер, поправлял и поджигал фитиль. Бывало и такое, что смотрителя пробивал страшный жар, еле держали ноги от болезни, но, превозмогая собственную немощь, он делал дело, которое больше никто не мог сделать – ведь маяк на добрую милю был удален от берега и располагался как раз там, где начиналась гавань.
– Вот, достал в этот раз оливковое масло! – пропел Радмир, добряк-купец, который был больше всех заинтересован в том, чтобы столичные корабли причаливали к ним без опасностей.
– Ого! – одобрил Гаэтано. – Да тут и мне на салат будет!
– Именно так и думал, любезный! Именно так! Со дня на день мы ждем, ты знаешь, корабль, который заберет нашу июльскую партию фруктов и овощей. Я уже скупил все у крестьян, мои погреба и закрома ломятся. Ох, как нужно сбыть все это дело скорее! Дай бог кораблю попутного ветра и огня твоего славнейшего маяка! Чтобы и ночью море было видно, как днем!
– Уж не переживай, мой друг, – ответил любезностью на любезность Гаэтано и похлопал того по плечу, – я позабочусь о том, чтобы ни одна мошка не скрылась над этими водами!
– Вот и хорошо, вот и хорошо! – запел успокоенный купец. – А что твоя женушка, как ее здоровье?
– Яната?
– Янатушка, Янатушка, она самая!
Гаэтано развел руками. Горькие думы сели на его чело.
– Не видел ее с самого утра. Мы как проснулись вместе, так и умудрились поссориться.
– Как? – удивился возмущенный Радмир. – Она не показывалась на глаза больше?
– Да сбежала куда-то…
– И вы позволяете себе такую роскошь? Да у меня бы все дело давно разорилось, если бы моя Розанна так вела себя! Я же пока хожу по крестьянам, закупаюсь, она следит за всеми приходными книгами, ведет учет и прочее. И за малыми смотрит! Вздумала бы она еще у меня шалости!