– Что у него здесь? – Дворянин, подойдя к полке, взялся просматривать ее содержимое. – «Полярная звезда», «Сын Отечества», «Благонамеренный», прочие журналы… Ну, а какие романы?.. Хм-м, «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Вечер на Кавказских водах» Бесстужева-Марлинского. Как же без русского Вальтера Скотта?! «Юрий Милославский» Загоскина, «Иван Выжигин» Булгарина. Все аккуратно, автор к автору… Из иностранного здесь… три романа Вальтера Скотта – «Уэверли», «Пуритане» и «Роб Рой»… Вашингтон Ирвинг с его «Рипом Ван Винклем»… «Шпион» и «Американские степи» Фенимора Купера…
Он пролистал «Русский телеграф» с последним романом американского Вальтера Скотта, не отказав себе в удовольствии прочитать про себя следующие строки:
«– Сиу ведут совет о моем брате, – молвил траппер, когда понял, что, только заговорив, привлечет к себе внимание пауни.
Верховный вождь пауни, спокойно улыбаясь, повернул к нему голову и сказал:
– Они считают скальпы над вигвамом Твердого Сердца!.. Разве отец мой думает, что воин может умереть? Владыка Жизни не для того открывает руку, чтобы взять назад свои дары. Когда ему нужны его молодые воины, он их зовет, и они уходят к нему. Но краснокожий, на которого он однажды дохнул, живет вечно».
Уловив тяжелое дыхание кучера, штабс-ротмистр тихо поговорил:
– Эх, дал бы Владыка Жизни здоровья моему Митрофану, унял бы эту его гадкую горячку!
Положив журнал на место, он прошелся к полкам, где, как помнил, хранились медицинские средства и травы.
– Куски корпии тут, холщовые бинты, – бормотал он себе под нос, – камфорный спирт, уксус, хина, растопленный воск. Здесь липовый цвет, ромашка, кровохлебка, брусника… Запаслив Афанасий, и это понятно – неделями, а то и месяцами безвылазно живет на постоялом дворе…
– Может, помощь нужна, вашбродь? – спросил Захар. – Чай почти готов, вот поджарю яичницу и…
– Да нет, это я так, астреинские запасы просматриваю. Надо знать, что у него имеется. Для больного Митрофана, не для себя.
– Трав-то этих у дворника полно!.. Матрена, повариха которая, собирает их в урочное время и сушит. Жаль, что болезнь ее скрутила, а то б разносолов всяких приготовила. У нее знатные щи выходят и пироги на любой вкус… Мне по душе с вязигой, эдак откусишь кусок, закатишь глаза, ничего не соображаешь… Ох, даже слюнки побежали! Астреину рыбу-то извозные однодворцы с самой Волги тащат…
– Знаю, угощал меня в прежние времена.
– И мы с хозяином не раз здесь бывали проездом. Это сейчас, в буран, от тракта не добраться, а летом-то свернул, чуть прокатился по пыльной узкой дорожке – и ты на постоялом дворе! А тут Матрена в цветастом фартуке: чего изволите? Щец, пирожков аль ледяного квасу?..
Когда Захар, наконец, справился с заданием, штабс-ротмистр перво-наперво напоил теплым целебным чаем больного слугу. Потом помыл руки над тазом, вытер их полотенцем и посмотрел на себя в висевшее на стене круглое зеркало. По-мужски красивый, высокий и широкоплечий, в синем двубортном мундире с малиновым нагрудником, украшенным орденом Св. Георгия, синих панталонах с двойными лампасами, он, пригладив тронутые сединой волосы, присел за стол и вплотную занялся яичницей, припорошенной зеленью. Простое блюдо с ломтем черного хлеба показалось ему, после всех передряг в пути, вкуснейшим яством.
А за окнами с поблекшими ситцевыми занавесками продолжала свистеть метель. Порой она так надрывалась в своей злобе, что постояльцы, за исключением хмельных борисоглебцев, в изумлении покачивали головами.
– Вот такая же завируха прошлой зимой в феврале-месяце застала нас в Козловском уезде, – молвил меж делом Придорогин. – Захарка, язви его душу, сбился с дороги в полях за Сычевкой… Правит, а куда, сам понятия не имеет!.. Так, бездельник? Виноват?
– Ни Боже мой! – возразил помощник. – Это карнаухий, чертов конь, свернул не туда! Сказать правду, он – чистое наказание! Другие лошади с понятием, никогда не позволят себе дурости или иного чего, а он… одно слово – неподходящий. И даром что крупный, все плетется, как доходяга, и забирает при этом все время влево. А?! Нужный конь?.. Без него никак?.. Будь моя воля, хозяин, я его уже давно бы продал либо в обмен пустил, честное слово!
– Толкуй, словоблудник! Вертишь языком, что корова хвостом! Коня винишь, когда сам растяпа! Такие как ты ровно смотрят, да все мимо!.. Помалкивай, умнее смотреться будешь… Ну, так вот, остановились мы, взглянул я на заснеженную степь и думаю: «Пришла наша погибель! Вот она!» Правду говорят, не ты смерти ищешь, она тебя сторожит. Что ж, на месте замерзать не будешь, страх охватывает, двинулись дальше. А куда, черт его знает! Сугробы везде, возок переваливается с боку на бок, того и гляди перевернется! Карнаухий приустал, голову повесил, копыта еле-еле переставляет. А кругом метет все сильней, хлад собачий, такой, что кожу обжигает!.. Крендельки! Восемьдесят восемь!.. Опять остановились, что делать? Куда направить коня? Наобум сделали последний рывок, едем, молчим, ни во что не верим. Глядь, не так уж чтоб вдали огонек будто бы мерцает. Оказалось, хутор… Топорики! Семьдесят семь!.. Еле выбрались из тех полей, до сих пор как вспомню, так внутри, под ложечкой, словно холодом обдает!