Пришлось поддакнуть ему: мол, конечно, сироту жалеть надо, за чистую монету слова его принял, он ведь обычно не шутит. Он брелочек свой золотой перебирает, любуется, то на палец намотает, то ладонь лодочкой сделает и змейкой его туда опускает.
— Вот так, — продолжает. — Пригрел я ее, сироту эту, пожалел, а она нет бы со всей благодарностью — нос вдруг воротить стала. «Не буду, — говорит, — вашими делишками заниматься, устройте лучше на работу куда-нибудь». И так я ее пробовал уговорить, и эдак, а все попусту: уперлась и — нив какую! Я уж ей и жениха хорошего обещал присмотреть через годок, и приданое от себя сообразить. Нет — и все! Сдался я. Нет так нет. Ты же знаешь меня, я супротив воли никак не могу, как дочку ее любил. Обнял и говорю: «Будь по-твоему, видно, другой путь у тебя на роду написан, съездишь тут в одно местечко еще, а потом все. На работу устрою, комнатку хорошую подыщу». Понял?
— Понял, чего тут не понять.
— Ну раз понял, милок, — жди послезавтра к себе гостью, вечерним поездом встречай.
— Мне-то она зачем? Жениться пока не собираюсь.
— Жениться тебе не надо, сынок, — как-то вкрадчиво сказал Плотник, — а вот встретить, приютить ее, тут уже не откажи мне, старому, жалко сироту ведь.
Внезапно лицо его закаменело. Мутные зрачки сузились:
— Скурвилась, чую, сиротинушка, продаст не за понюх табаку, убрать надобно.
— Как убрать? — Беду в жар бросило от его слов.
— Ты, Беда, сделаешь, тебе доверить могу, — слова Плотника звучали как приказ.
— Нет, Плотник. Что хочешь приказывай — сделаю, а на это не пойду. Не могу.
— Не можешь, гад, не можешь? — Беда вспомнил, как Плотник схватил его за волосы и притянул к себе. — А если она хату продаст, куда краденое таскала, да еще кое-кого. Думаешь, до тебя по цепочке не дойдет? Дойдет, не сомневайся. И все. Отгулял тогда Федька на свободе. Не забыл, сколько висит на тебе? Ну да ты не бойся, сынок, — неожиданно он снова стал ласковым. — Уж не откажи мне, старику, не дай сгнить в тюрьме. А я тебе тут подарочек приготовил. Ты ведь давно просил, вот время и подошло.
Плотник достал что-то из кармана брюк. Вороненым стволом блеснул пистолет. Как раз то самое, о чем всегда мечтал Беда.
— Ну как, хороша пушка? — поинтересовался Плотник, доставая из другого кармана коробочку с надписями на иностранном языке. — Это тебе маслята. Двадцать четыре штуки. Побалуйся где-нибудь в безлюдном месте, потренируйся. Я в твоем возрасте ох как любил пострелять.
Оружие легло в карман, плотно прижавшись к бедру. Мышцы стали сильными и упругими.
— Встретишь вечером, — стал наставлять Плотник. — Приведешь домой. Лесом иди. На глаза особенно не попадайся никому. Дальше сам придумаешь. Только без шума. Потом спрятать надо, так, чтобы ни одна душа не нашла — лучше всего в Прорве. Можно с Ляпой. Веришь ему?
— Сделает, как скажу.
Лиду встретили вечером, вдвоем с Ляпой. Красивая была. Только глаза грустные и смотрят с осуждением. Домой привели. Матери дома не было. Выпили понемногу. Она, правда, пить не стала, пригубила, и все. Злость Беду взяла — смотрит на них, будто жалеет. Ляпа напился и ушел. Потом мать пришла, ничего не сказала, постелила гостье на своей кровати, а сама на печке устроилась.
На другой день в лес пошли гулять, пистолет Беда взял с собой, думал — решится, но рука не поднималась, да и голоса всюду слышались: сенокос начался. Вечером в избу вернулись. Вдвоем были. Беда бутылку водки достал, предложил Лиде выпить. Опять отказалась. Может, заподозрила неладное? Насторожилась. Часа через полтора в город собралась ехать.
— Я ухожу, Федор. Прощай, — сказала и — к выходу.
Отшвырнув в сторону стул, Беда кинулся к ней и схватил за плечи. Она вывернулась и побежала к двери. Нагнал ее уже в сенях. Вырвал из кармана пистолет, что было сил ударил рукояткой по голове. Лида вскинула вверх руки, словно защищаясь от удара, но, не донеся их до затылка, мягко осела на пол. Какое-то время недоуменно смотрела на Беду, а затем медленно закрыла глаза. В уголке ее рта появилась тонкая струйка крови.
Стало страшно Беде, хмель разом сошел. Чтобы не испачкаться в крови, натянул на труп мешок и с трудом затащил его на чердак. Затем упал на кровать и лежал, не двигаясь, до самой ночи.
Мать пришла, все поняла, молитвы свои бормотать стала. Ночью вдвоем с Ляпой снесли убитую на Прорву. Этот слизняк даже речь от страха потерял. Правда, Беда быстро привел его в чувство.
Вроде чисто тогда сработали. Плотник доволен остался. Так надо же, понес черт рыбаков на то место! Страху тогда натерпелись немало, особенно, когда железнодорожник приставать стал. Все выспрашивал, куда они с Ляпой той ночью ходили и что несли. Один раз литр водки пришлось выставить, другой… Плотник узнал, помочь обещал. Ну, он-то не подвел: за свою шкуру боялся.