— Э, зачем, любэзный, лезешь, покажи билэт, — закричал тот, пытаясь оторвать от поручня назойливого пассажира.
— Алла верды, — строго округлил глаза Филька и свободной рукой вытащил из кармана уголок красного удостоверения, реквизированного года полтора назад у одного растяпы пожарника. — Проверять не буду, — небрежно добавил он и, уже не обращая внимания на проводника, прошел в вагон.
Поезд потихоньку набирал скорость. В проходе на вещах сидело несколько безбилетных пассажиров. Проводник сновал взад и вперед, покрикивая что-то, успокаивал кого-то, но взгляд его нет-нет да и скользил по опасному пассажиру. В другой раз Филька, может, и заставил бы его раскошелиться или, по крайней мере, поставить пол-литра, но сейчас такого настроения не было. Разминая одну за другой отсыревшие папиросы, он смотрел, как нескончаемой вереницей проносятся мимо маленькие полосатые столбики. И снова думалось о письме Беды.
«Неужели та Лидка? — билась мысль. — Ох и хороша девка была! Даром, что года на два старше, все равно женился бы, может, и жизнь прожил бы по-другому, человеком стал бы. Эх, Лидуха, Лидуха!»
Плотник тогда свел их, а наедине туманно сказал ему так: «Ты присмотрись к ней, девка хорошая, помогать нам станет». Однако сразу чувствовалось — не из тех она, чиста больно, смотрит хорошо. Потом и Плотник сообразил и стал темнить, ходить вокруг до около. Обманулся он, мол, в Лидухе, не та девка, добра не помнит. Как-то вроде шуточкой бросил: «Убрать ее надо потихоньку, Лидуху нашу, заложит ведь». Тогда аж все в душе опустилось. Заприметил Плотник это и больше ни звука, и Лидуха пропала, дня через три пропала. Больше и не появлялась. Осмелился как-то, спросил о ней — он так посмотрел, поджилки затряслись. Больше с расспросами не лез. Неужели же сейчас, спустя столько лет, выплыла?
Неожиданно им овладело беспокойство. С безразличным видом он прошелся по вагону, незаметно оглядывая пассажиров. Вдруг ему показалось, что сидевший на боковой скамейке крепыш в надвинутой на лоб восьмиклинке подозрительно быстро отвел в сторону глаза. В груди екнуло. С трудом сохраняя независимое спокойствие, Черный прошел в тамбур, закурил. Краем глаза не выпускал парня из поля зрения. Потом тот исчез. Филька почти бегом вернулся назад. Парень был на месте, С двумя мужиками он пристроился за столиком и ловко открыл поллитровку. Услышав, как тот сочно крякнул, Филька облизал пересохшие губы и снова ушел в тамбур. За окошком посерело. Поезд нырнул в знакомую ложбину и вскоре замедлил ход. Приближалась станция. Проводник открыл дверь.
— Будь здоров, кацо. На обратном пути проверю, — пообещал Филька и спрыгнул, не дожидаясь остановки.
Затем он быстро сбежал с насыпи, нырнул в небольшой ров, выбрался наверх и затаился на пригорке в низкорослом, но густом кустарнике. Поезд стоял минуты две. Кроме нескольких старух и женщин с ребенком из него вышел коренастый мужик средних лет с плетеной кошелкой да два жиденьких фраера. Коренастый, не оглядываясь, деловито запылил кирзой по проселочной дороге. Фраера двинулись в сторону поселка, вяло переругиваясь. Филька посидел в кустах еще с полчаса, покурил в рукав. Ничего подозрительного. Только после этого двинулся по знакомой тропинке в поселок.
Темнота загустела. Ноги утопали в мягкой траве. В поселке в основном обитали дачники, поэтому дома порядочно отстояли друг от друга, разделенные солидными садами и огородами. Нужный дом, в отличие от других, не скрывался за забором, а был огорожен невысокой металлической сеткой. В окружении густой зелени он выглядел теремком с красивыми резными наличниками на окнах.
Постучал несмело — мякотью пальцев. Минуту обождал и отстукал дробь ногтями.
— Кто там? — послышался вскоре надтреснутый старческий голос.
— Это я, Черный, — выдохнул Филька в щель, едва улавливая знакомые интонации.
Стукнула щеколда. Внутрь пришлось входить в полной темноте.
— Проходи, милок, проходи, — раздался тот же голос, — не споткнись. Уж прости, ради бога, что темно, лампочки ныне, как спички, сгорают — не напасешься.
Они вошли в комнату, освещенную мягким светом настольной лампы.
— По делу я, Плотник, — переминался у порога Филька.
Нижний свет отбрасывал на лоб хозяина треугольные тени мохнатых бровей.
— Садись, садись, голубь, дела потом, пропусти рюмочку с дороги, — он стряхнул со стола невидимые крошки. — Вот коньяком с рябинкой побалуйся.