Золотистая жидкость маслянисто заструилась в фужер. Филька, чертыхаясь в душе, но не подавая вида, проглотил эту дрянь и конфеткой какой-то закусил.
— Уж не обессудь, Филимон, угощать особо нечем, все сбережения спустил столичному дантисту, — изо рта хозяина блеснул желтый зайчик. — Как липку ободрал старика, шельмец.
«Ну и жмот, черт старый, — презрительно подумал Филька, — добра у тебя хватит половине Москвы зубы вставить».
Сам между тем доверчиво кивал каждому слову.
— С чем приехал? — голос Плотника внезапно затвердел.
Филька вскочил.
— Мать Беды приезжала, записку тебе передала. Вот она, — положил листок на стол.
Плотник мельком скользнул по ней взглядом. Тон его снова стал елейным:
— Говорил я тебе, Филя, не трогай меня, пока сам не скажу. Чего же не послушался, сынок?
— Я думал… считал… — залепетал тот, побледнев, — важно тебе это, не зря ж Беда пишет.
— Панику разводит Беда, сынок, панику, отвык от жизни-то людской за столько времени. Вот и кажется ему горошина тыквой. Ну, да ладно, Филя, обойдется.
Он бросил взгляд за окно в уже темную густоту зелени.
— Ты не бойся, Плотник, меня не пасли, я знаешь как шел, — стал оправдываться Черный.
Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, он рассказал о своем путешествии.
— Да я и не боюсь, сынок, чего мне бояться на старости лет. Пропусти-ка лучше еще рюмочку да и уходи с богом. У меня больше не появляйся. Сам потом весточку подам. Да не сюда, — остановил он его, — выйдешь лучше через подпол. У меня оттуда лаз в сад выходит. От прежнего хозяина остался, легче ему было ящики с яблоками в подвал затаскивать. Там выскочишь, а затем через переулок до остановки доберешься. Только осматривайся все же.
Филька, чертыхаясь в душе, пошел за ним.
«Трусишь, старый хрен, — ругался он про себя, — а я из-за тебя должен по подвалам отираться. Ведь не привел хвоста, точно знаю».
Спустились в обширный подпол. Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты то какие-то полки, то пузатые бочки с проржавевшими обручами. Пахло плесенью.
— Куда теперь? — спросил Филька, озираясь по сторонам.
— Туда, туда, — Плотник неопределенно махнул свечкой, и в тот же момент в глазах у Фильки вспыхнули радужные искры. На мгновение ему показалось, что это взорвалось разноцветными брызгами желтое пламя свечи. Боли он почти не почувствовал, просто в левую сторону груди вошла страшная тяжесть. Она не позволила даже сделать следующего вздоха. — Вот так-то, Филя, — бормотал Плотник, оттаскивая тело в сторону, — говорил ведь тебе: не трогай меня, покуда не позову, не послушался, сам виноват. Жаль, в другой раз умнее не станешь.
Он пристроил огарок свечи на пустой бочке и при ее зыбком свете быстро выкопал из земли небольшой металлический ящик. Кряхтя, подтащил его ближе к свету. Самым длинным ключом из связки поковырялся немного в замке и открыл крышку. Достал оттуда неприметный с виду кожаный чемоданчик, крякнул довольно, почувствовав приятную тяжесть в руке. Затем поднялся наверх. Часы с гирьками показывали восемь.
«Спешить не надо, — бормотал он про себя, — мы себе тихо-мирно беседуем. Перешли в другую комнату, свет включили. Нам бояться нечего, мы люди честные, у нас все открыто».
Минут за двадцать до прихода очередной электрички Плотник натянул старый картуз, надел потертое драповое пальто, налил в блюдце молока, поставил его коту, пристально наблюдавшему за ним зелеными глазами, и с чемоданчиком в руке вновь спустился в подпол.
«Ах какой хозяин жил до меня, какой хозяин, — покачивал он головой, пробираясь на ощупь в темноте. — Такой подпол соорудил, такой подпол, хоромы, а не подпол».
На противоположной стенке он нащупал тяжелый засов и оттянул его в сторону. Пригнулся и по узкому проходу двинулся вперед. Постоял, прислушался. Открыв крышку люка он вылез в ветхий сарай, примыкавший к саду, неслышно выскользнул из него. Опять застыл, не двигаясь. По листьям деревьев тихо шуршал ветерок. Где-то совсем рядом влажно шлепнулось о землю созревшее яблоко, заставив сердце на секунду замереть. Было безлюдно. Он не спеша зашагал к станции и появился там одновременно с электропоездом. Желтый глаз электрички пронизывал пространство далеко впереди себя, высветив у полотна несколько фигур. Мягко лязгнули открывающиеся двери. Плотник за мясистой спиной какой-то бабы незаметно юркнул в первый же вагон.
«Ну, прощай, житье-бытье, — с сожалением подумал он и уселся на свободное сиденье. — До столицы теперь доберусь, а там устроимся. Есть людишки добрые».