— Вот, взгляните, — протянул толстый альбом Алексей Юрьевич. — Здесь все, кто отличился в нашей художественной самодеятельности с послевоенного времени. Есть тут и Лида.
Толстые, тяжелые листы мягко ложились один на другой. Оживало прошлое. А вот, наконец, и она — Измайлова, Измайлова, Измайлова. Крупные, хорошо выполненные фотографии. Первое место на конкурсе школ, первое место в районе… Открытое лицо, заразительная улыбка.
— Вы разрешите мне взять снимки с собой? Это крайне необходимо для опознания.
— Понимаю, понимаю, берите, конечно. — Директор с грустью следил, как аккуратно срезанные лезвием бритвы фотографии улеглись в портфель следователя.
— В фотокарточках тоже часть моей жизни, мои воспоминания. Я ведь так и не успел обзавестись собственной семьей. Они были моей семьей, ею и остаются, — он показал на огромную доску Почета, занимавшую всю стену. — Вот они, мои дети, по всей стране теперь трудятся. Коля Черников, например, Герой Социалистического Труда, на целине работает. Комбайнер. Эта — заслуженная учительница. Вот летчик-испытатель, а вот знатный бригадир сталеваров, вы его фотографии наверняка не раз в газетах видели.
Вдруг взгляд Вершинина скользнул по растерянному лицу какого-то парнишки с удивительно знакомыми чертами. «Тоже, наверное, знаменитость», — подумал он, рассеянно слушая собеседника. Знакомое лицо скрылось за спиной директора. Мучительно захотелось еще раз взглянуть на него.
— А это кто? — прервал Вершинин рассказчика, указывая на фотографию.
Написанную мелким шрифтом фамилию трудно было разобрать.
— Где? — переспросил Алексей Юрьевич.
— Второй ряд сверху, четвертый слева.
— Это Паша Зацепин. Умнейший парень, душа своего выпуска. У нас все воспитанники горя хлебнули немало, а он вдвойне. Исключительно тяжелое детство, но он не замкнулся, не озлобился. Юридический потом окончил, сейчас прокурором работает… Постойте, да ведь в вашей же области, кажется. Встречаться не приходилось случайно?
— Приходилось, как же, и не раз… — усмехнулся Вячеслав.
— Ну и что? Как он?
— Чудесный человек. Большой души человек, — ответил Вячеслав, чуть помедлив. — Павла Петровича и у нас все уважают.
— Вот видите, — буквально расцвел директор, — таковы наши ребята.
Алексей Юрьевич проводил Вершинина до дамбы. Существовал, оказывается, и более короткий путь к поезду — через село, но Вячеславу захотелось еще раз подняться на холм, пройтись лесной тропинкой, подышать полной грудью. Он шел и думал о хорошем человеке, с которым свела его сегодня жизнь, о трагической судьбе Лиды Измайловой, о хитросплетениях людских судеб.
22. Потерянные часы
В зале аэропорта негде было яблоку упасть. Вспыхивали и гасли на световом табло номера рейсов. Металлический, словно принадлежавший роботу, голос диктора объявлял прибытие и отправление самолетов, оформление билетов и выход на посадку, предлагал посетить ресторан, буфеты и камеры хранения. Толпа пассажиров постоянно менялась. Одних время от времени проглатывали узкие выходы на взлетное поле, других словно вталкивали внутрь прозрачные пружинистые двери. Все покрывал мерный людской гул, иногда заглушаемый мощным ревом турбореактивных двигателей. На первый взгляд казалось, что аэропорт живет по раз и навсегда отлаженному графику, но это только на первый взгляд. Каждый вновь появившийся там человек очень скоро начинал ощущать нервозность и неуверенность. Словно электрический заряд, передавались они от возбужденной толпы, осаждавшей справочное бюро, от едва сдерживающейся от резкости дежурной по вокзалу, от искаженной гневом молодой женщины с ребенком, требующей вызвать начальника. Неожиданно целые группы, казалось бы, спокойно дремлющих людей срывались со своих мест и устремлялись за любым проходившим мимо человеком в форме гражданской авиации.
Все объяснялось очень просто. Вот уже пятнадцать часов задерживался вылет самолета, следующего рейсом 1216 в один из северных городов. Несколько десятков неудачников кипели и возмущались, бегали от справочного бюро к дежурному и, наоборот, мрачно вышагивали из одного конца зала ожидания в другой.
Было три часа утра. С двенадцати часов прошлого дня диктор седьмой раз сообщил о том, что рейс 1216 откладывается, и теперь — до пяти часов тридцати минут. То там, то сям стихийно собирались группы людей, обсуждавших последнее сообщение. В центре одной из них размахивал авоськой с апельсинами приземистый мужчина в приплюснутой на затылке шляпе.