— А как они жили, когда перешли на частную квартиру?
— Сказать точно не могу, их квартирная хозяйка лучше знает, хотя сердцем чувствую — плохо они жили. Валя к нам когда приходила, не рассказывала ничего. Стеснялась. Боялась, наверное, пенять будем: мол, говорили мы тебе, не выходи замуж, не послушалась, сама виновата. Но видел я — с дочкой забавляется, а у самой вдруг слезы на глазах. И молчит. Молчаливая она у меня. Слово из нее не вытянешь, а уж жаловаться — никогда. Понимала — ее крест, ей его и нести. Любит она Костю без памяти, — невесело заключил он.
Максимов мысленно отметил, что говорит он о дочке только в настоящем времени. Видимо, если и думал о несчастье, то уж во всяком случае не очень страшном.
— Во что была одета Валя в последний раз? — продолжал он допрос.
— Тут я ничего сказать не могу. В нарядах никогда не разбирался. По молодости еще нравилось, когда Маша моя цветастое что-нибудь надевала, но уж лет двадцать обращать внимание перестал. Это у моей старухи лучше спросить, по нарядам она у меня мастерица.
— Что же не приехала она сюда вместе с вами?
— Приболела что-то. Волнуется. Беду, говорит, большую чую. С Валюшей нехорошо. Я ее и так и эдак уговариваю — укатила, мол, куда-нибудь со своим муженьком. Она только плачет.
«Вот оно, материнское сердце. Беду своего ребенка куда острей чувствует, чем мы, мужчины», — подумалось Максимову.
— Я должен поговорить с вашей супругой, — сказал он.
— Да уж не беспокойтесь вы, — поежился от неловкости тот. — Зачем время свое занимать? Я и пришел-то просто так, на всякий случай, старуха приказала. Может, дочка уж дома давно, а вы будете ездить, зря время терять.
— Нет, Иван Платонович, придется нам поехать, дело может оказаться намного серьезней, чем вы думаете.
Уловив в голосе следователя какую-то особую нотку, Семкин больше не возражал. На душе моментально стало тревожно. Он понял, что просто так, по пустякам следователь не будет тратить дорогое время, и молча уселся в машину вместе с Максимовым.
Мария Федотовна Семкина оказалась настолько плоха, что Максимов в первый момент пожалел о своем приезде. Она лежала на неразобранной постели и стонала. Вся ее поза, небрежно смятые покрывала и подушки на фоне идеальной чистоты и порядка в доме резко бросались в глаза. Пока нашли ей какое-то успокоительное, сбегали за живущим напротив врачом, прошло не менее часа. Придя в себя, Мария Федотовна недоуменно посмотрела на Максимова.
— Следователь это, Маша, — почти касаясь губами ее уха, произнес Семкин.
— Нет ее, Валюши-то нашей, нет ее больше на свете, — прошептала она. — Сердцем чувствую — нет.
— Да что ты, Маша, глупости все это. Поехала с Костей, наверно, к его родителям в Кострому или к брату в Подмосковье. Поживут и вернутся, — успокаивал Семкин.
— Мария Федотовна, — просительно проговорил Максимов, — не волнуйтесь. Я ведь приехал к вам не потому, что с вашей дочерью случилось что-то. Нет. Порядок у нас такой. Заявление поступило — надо проверять. Вот и все. У вас лично надо кое-что выяснить. Можете вы со мной разговаривать?
Она кивнула головой.
— В какой одежде была Валентина последний раз?
— Юбка на ней была серого габардина, белая шелковая блузка с короткими рукавами, платок на голове с синими цветочками. Брат ей на день рождения в прошлом году подарил. Вот и все.
— А коричневое платье у нее имелось?
— Как же. Коричневое вельветовое. Мы с ней вместе покупали его в универмаге на улице Ленина. Я еще хотела ей зеленое купить, а она выбрала коричневое.
— Где сейчас это платье?
— Должно быть там все, у квартирной хозяйки.
«Не стоит, пожалуй, ее больше беспокоить, — решил Максимов. — А вот на квартиру к Валентине ехать надо быстрей».
Адрес ему был известен, поэтому, предупредив Семкина, чтобы тот не отлучался, Максимов направился к выходу.
Мария Федотовна окликнула его у самого порога. Он остановился.
— Вернись-ка, мил человек. Мне жить, может быть, осталось всего ничего. Послушай, что мать говорит. Если с Валюшей страшное что приключилось, Коську ищите, его рук дело.
Она медленно закрыла глаза. Семкин засопел в углу.
Взгляд Максимова скользнул по покрытой темным лаком деревянной рамке, висевшей над кроватью. Под стеклом вплотную друг к дружке стояли в пять рядов фотографии различных размеров.
В двадцатилетнем молодце, на голове которого ловко сидела заломленная набекрень фуражка с красным околышем, он без труда узнал хозяина квартиры, а в миловидной девушке, с тяжелой русой косой, переброшенной на грудь, Марию Федотовну.