— Это неправда! — запротестовал Клей.
— Не лгите, Клей, — печально ответил Сандерс, сидящий рядом с Глиссом, — у меня тоже есть свидетели…
— …Недаром вы, — продолжал Сандерс, вставая с дивана и делая два-три шага вперед, — побывали у моей бывшей жены Мод и выпьггали у нее признание… Вы ведь свидетель этому, Чиллепс?
— Да, и могу поклясться! — ответил из будки маэстро.
— Будем рассуждать дальше, — продолжал Сандерс на экране… — вот мое изобретение отдано вам и обнародовано… Что должно произойти?.. Опять найдутся люди, которые сумеют сопоставить эффект, даваемый моим кино, с почти забытым, но в свое время сильно взволновавшим общество случаем на Улице капуцинов… Пойдут разговоры, которые превратятся в догадки… догадки породят вопросы, очные ставки, всю ту душу выворачивающую прелюдию, без которой не обходится ни один судебный процесс. И всплывет опять та же лестница и опять мою некогда верную супругу припрут к стене… Значит — суд, значит — тюрьма… Значит — отдать свое изобретение я могу только ценой своей свободы, значит, по милости вашей, Клей, я превращусь опять в ночного убийцу, наносящего удары сзади по убегающему…
— Довольно демонстрации! — сказал, вставая, Клей, — что изобретение замечательно, мы убедились, остальное несущественно, — жестко докончил он…
— Одну минутку, Клей, — строго заметил Сандерс, сидящий рядом с Глиссом, — Чиллепс, не останавливайте!
— С этим я примириться не мог, — задумчиво продолжал на экране Сандерс, — и нашел единственный выход, приемлемый для меня… Прощайте, друг человечества, от всей души желаю вам до конца дней ваших сохранить ту невозмутимость духа, ту прямолинейность в делах ваших, ту неуязвимость сердца, которыми обладаете вы… Прощайте, Чиллепс, прощай и ты, мой искренний, но слишком общительный друг!..
…И Глисс услышал рядом с собой шум сползающего тела, потом глухой удар об пол…
— Как видите, Клей, совсем не страшно, — грустно улыбаясь, докончил на экране Сандерс, и зал погрузился во тьму…
А когда Клей повернул выключатель, Глисс увидел, что Сандерсу безразличны теперь и тюрьма и его изобретение…
М. Фоменко
Случай Позднякова
Подобно ряду других советских писателей-фантастов двадцатых годов, В. Поздняков остается сплошным белым пятном. Как биография, так и его полное имя, а также правильное написание фамилии или псевдонима остаются неизвестными. В библиографических указателях укоренилось написание «Поздняков», однако три из его сохранившихся фантастических рассказов подписаны «Позняков». Эти рассказы можно пересчитать по пальцам одной руки — их ровно пять.
Все рассказы Позднякова были опубликованы в ленинградском журнале «Вокруг света» в 1928–1929 гг. В связи с этим обращает на себя внимание удивительная редакционная отзывчивость: журнал печатал безвестного автора не просто охотно, а с какой-то лихорадочной частотой. Первый рассказ Позднякова, «Черный конус», появился в №№ 7–8 за 1928 год, далее последовали «Кубок майора Косицына» (№ 12) и «Элитерий» (№ 24); с продолжениями, в трех номерах, был опубликован в том же году «Кратер Коперника» (№№ 36–38). Последний рассказ, «Случай на улице Капуцинов», был напечатан в сдвоенном номере 17–18 за 1929 г.
Невольно приходит на ум, что Поздняков был неким выступавшим под псевдонимом и весьма приближенным к редакции «Вокруг света» автором. Но как бы то ни было, энтузиазм редакции был вполне оправдан: Поздняков писал довольно качественно, занимательно и изобретательно, уверенно выстраивая свои произведения в духе переводной научной фантастики. В своих рассказах он успел перебрать многие фантастические темы и поджанры. Даже неполный их перечень поражает разнообразием: безумный ученый-изобретатель, сверхоружие («Черный конус»), «палеоконтакт» («Кубок майора Косицына»), палеофантастика («Элитерий»), грядущая мировая война, фантастика космическая («Кратер Коперника») и детективная («Случай на улице Капуцинов»). Добавим к этому неожиданные фабульные повороты и моменты предвидения — в рассказе «Кратер Коперника», к примеру, мировая война отнесена к 1940-м годам, немецкие войска оккупируют Париж и, как позднее доблестные советские чекисты, используют «глушилки» для борьбы с «вражескими радиоголосами».
Отличительной чертой Позднякова является неизбывный пессимизм: ни в одной его вещи нет «хэппи-энда». Послание цивилизации селенитов прибывает на Землю мелового периода, затем чудом сохранившийся инопланетный артефакт уничтожают тупые крестьяне и мастеровые и пропойца-офицер (так изображен у Позднякова раненый в бою и дошедший до Франции герой наполеоновских войн); Луна тем временем превращается в «гигантское кладбище». Творцы небывалых изобретений и великие первооткрыватели разоблачаются как убийцы и мошенники, их жизненный путь неизменно кончается крахом. В лучшем рассказе Позднякова, «Кратер Коперника», бессмысленная мировая резня добирается и до тщательно выстроенной и описанной автором «башни из слоновой кости», международной обсерватории на Эвересте. Сцены всемирной бойни и гибели чудесной обсерватории контрастируют с величественными картинами инопланетной колонизации Луны, но картины эти кажутся горячечными видениями гибнущих ученых, которые не успевают оставить никаких записей о своем открытии… Особняком, на первый взгляд, стоит рассказ «Черный конус»: здесь обезумевший от горя, потерявший на войне двух сыновей профессор Шольп, изобретатель смертоубийственного оружия, благополучно бежит в Советский Союз. Бежит — но прежде истребляет отнюдь не толстосумов, а тысячи невинных людей. Поздняков сгущает краски, допуская намеренный анахронизм — профессора допрашивает не ОГПУ, а ЧК. В рассказе, соотнесенном с советской «героической» фантастикой «последнего и решительного боя» с мировым капитализмом, слова Шольпа о «руках, которые не используют его (изобретение — М.Ф.) для завоевательных целей» звучат издевательски, а последняя фраза профессора — откровенно зловеще: «Теперь я ваш, джентльмены!»