— И что?
— Он звонил и спрашивал тебя. У него неприятности.
— Какие еще неприятности? — разговаривая, я сделал рукой знак одному из стажеров, чтобы он занял мое место у стола. Работа с материалами из операционных не должна останавливаться.
— Я не знаю, что случилось, — сказала Джудит, — но он в тюрьме.
Мне на ум тут же пришла мысль о том, что произошло, должно быть, какое-то чудовищное недоразумение.
— Ты уверена в этом? — переспросил я у жены.
— Да. Он только что позвонил. Джон, это что, из-за…?
— Я не знаю, — сказал я. — Мне известно не больше твоего. — Зажав трубку между ухом и плечом я стащил резиновую перчатку и с другой руки. Обе перчатки тут же полетели в урну, выстеленную изнутри виниловой пленкой. — Я сейчас сам поеду к нему, — сказал я. — Так что не волнуйся. Возможно это из-за какой-нибудь ерунды. Может быть он снова напился пьяным.
— Ну, ладно, — тихо сказала она.
— Не волнуйся, — повторил я.
— Ладно.
— Я перезвоню тебе потом.
Положив трубку, я развязал фартук и повесил его на крючок у двери. Затем я вышел в коридор, направляясь к кабинету Сэндерсона. Сэндерсон был заведующим лабораториями. Выглядел он вполне благообразно; ему было сорок восемь лет, и волос у висков уже коснулась седина. С мясистого лица Сэндерсона не сходило задумчивое выражение. Случившееся в равной степени касалось нас обоих.
— Арт в тюрьме, — сказал я.
В то время, когда я появился на пороге кабинета, он перечитывал протокол вскрытия. Прервав чтение, он захлопнул папку.
— Почему?
— Я еще не знаю. Я собираюсь сейчас навестить его.
— Мне пойти с тобой?
— Нет, — отказался я. — Будет лучше, если я пойду туда один.
— Тогда позвони, — сказал Сэндерсон, глядя на меня поверх очков, — когда что-нибудь выяснишь.
— Хорошо.
Он кивнул. Когда я уходил от него, он снова раскрыл папку и продолжил прерванное чтение. Если он и был расстроен этой новостью, то ему удалось не подать вида, хотя, впрочем, Сэндерсон и прежде не имел обыкновения выставлять напоказ свои чувства.
Проходя через вестибюль больницы, я сунул руку в карман, нашаривая там ключи от машины, когда меня вдруг посетила мысль о том, что я не знаю, где именно сейчас содержат Арта. Подумав об этом, я направился к стойке стола справок, чтобы позвонить Джудит и уточнить у нее эту деталь. Девушку за стойкой звали Салли Планк, это была добродушная блондинка, чье имя служило предметом бесконечных шуток, имевших хождение среди молодых врачей, проходивших стажировку при нашей больнице. Я позвонил Джудит и спросил у нее, где искать Арта; она этого не знала. Ей не пришло в голову спросить у него об этом. Тогда я позвонил Бетти, жене Артура, девушке очень привлекательной и деятельной, имеющей докторскую степень в биохимии и диплом Стэнфордского университета. До недавнего времени Бетти занималась научными исследованиями в Гарварде, но несколько лет назад, после рождения третьего ребенка, с наукой было покончено. Обычно она спокойна и невозмутима. За все время нашего знакомства я видел ее расстроенной один единственный раз: когда напившийся до бесчувствия Джордж Ковакс приноровился справлять малую нужду во внутреннем дворике ее дома.
Бетти сняла трубку. Она пребывала в прострации от случившегося. Она рассказала мне, что Артура увезли в центр города, на Чарльз-Стрит, и что арестовали его утром, дома, когда он еще только собирался на работу. Дети очень переживают. В школу она их не пустила, и вообще, она ума не приложит, что теперь будет с детьми. Как им объяснить произошедшее?
Я ей посоветовал сказать, что это просто недоразумение, и положил трубку.
Сев за руль своего «фольксвагена», я выехал со служебной автостоянки, миновав по пути припаркованные тут же сверкающие «кадиллаки». Владельцами роскошных авто были практикующие врачи; а мы, патологоанатомы, состоим при больнице, которая платит нам зарплату, и подобная роскошь нам, увы, не по карману.
На часах было без четверти девять, самый разгар часа пик, то самое время, когда у нас, в Бостоне, наиболее актуальным становится вопрос жизни и смерти. По числу аварий Бостон опередил даже Лос-Анжелес, заняв первое место среди городов США по количеству дорожно-транспортных происшествий, об этом вам расскажет любой стажер из отделения экстренной помощи. Или же патологоанатом: к нам на вскрытие попадает много трупов со следами травм, полученных в автокатастрофах. Машины с бешенной скоростью проносятся по дороге; если же заглянуть в отделение неотложной помощи, когда туда поступают очередные пациенты, то можно подумать, что за стенами больницы идет война. Джудит утверждает, что виной всему стрессы. Арт же всегда цинично твердил о том, что это все из-за католиков и их непоколебимой веры в то, что бог их хранит и не допустит ничего такого, в то время как сами они будут вытворять, что им вздумается. Арт цинник по натуре. Однажды во время одной из вечеринок, на которую собралось много врачей, один из хирургов рассказал о том, что зачастую пострадавшие лишаются зрения из-за различных пластиковых фигурок, которые стало модно укреплять рядом с приборной доской автомобиля. Люди попадают в аварию, при ударе их по инерции кидает вперед, в результате чего глаза оказываются выколотыми о шестидюймовую статуэтку Девы Марии. И это отнюдь не единичный случай, такое происходит довольно часто. Арт же нашел эту историю самой смешной изо всех, что ему когда-либо доводилось слышать.
Он смеялся до слез.
— Это называется ослепленные религией, — не переставал повторять он сквозь хохот, держась за живот. — Ослепленные религией.
Сам рассказчик занимался восстановительной хирургией и не находил в этом ничего смешного. Я думаю, это оттого, что на своем веку ему довелось приводить в порядок слишком много выдавленных глазниц. Но Арт просто-таки умирал со смеху.
Большинство из присутствующих на вечере были немало удивлены такому веселью, сочтя его в высшей степени неуместным и довольно оскорбительным для окружающих проявлением дурного тона. Полагаю, я был единственным из приглашенных, кто понимал истинное значение, вкладываемое Артом в эту остроту. К тому же лишь одному мне было известно о тех отнюдь непростых условиях, в которых ему зачастую приходилось работать.
Арт мой друг, и мы дружим с ним еще со времен совместной учебы в медицинском колледже. Он очень смышленный парень и опытный врач, придающий большое значение своей работе. Как и большинство имеющих собственную практику врачей, временами он бывает слишком уж авторитарен, слишком автократичен. Он считает, что лишь один он может принять единственно правильное решение, и никому кроме него этого знать не дано. Может быть временами он действительно перегибает палку, но я считаю себя не вправе осуждать его за это. Ведь он занимается очень важным делом. В конце концов, должен же кто-то делать аборты.
Я точно не знаю, когда он начал заниматься этим. Могу только предполагать, что это произошло сразу же по завершении стажировки в геникологии. В самой операции как таковой нет ничего особенно сложного — ее может запросто выполнить даже опытная медсестра. Все дело лишь в одной небольшой неувязке.
Это незаконно.
Я очень хорошо помню, при каких обстоятельствах мне впервые довелось узнать об этом. Я стал замечать, что кое-кто из молодых врачей, проходивших стажировку в патологоанатомическом отделении был не прочь посудачить по поводу Ли; многие из соскобов, взятых им во время чистки показывали наличие беременности. Выскабливание матки назначалось пациенткам по различным причинам — тут были и жалобы на нерегулярность цикла, на боли и маточные кровотечения — но некоторые из соскобов ткани подтверждали прерванную беременность. Меня это очень взволновало, потому что стажеры были еще очень молоды и чересчур словоохотливы. Тогда же, прямо в лаборатории я одернул их, сказав, что это не тема для разговоров, и что подобного рода остротами они могут нанести серьезный ущерб репутации опытного врача. На этом разговор был окончен и больше благоразумно не возобновлялся. Затем я отправился к Артуру, чтобы самому поговорить с ним. Я встретил его в больничном кафетерии.
— Арт, — серьезно начал я, — меня очень беспокоит кое-что.