Я пытался по мере возможности вглядываться в лица на фотографиях, но старик перебирал их слишком быстро.
— Подождите-ка, — попросил я, указывая на один из снимков. — По-моему вот эта.
Старичок нахмурился.
— «Зефиры», — сказал он, и в его голосе послышалось явное неодобрение. — Вот это кто. «Зефиры».
Я глядел на пятерых парней. Все пятеро — негры, облаченные во все те же блестящие костюмы, которые были мне уже знакомы по одиночному снимку. Они неловко улыбались, как будто не хотели фотографироваться.
— Вы знаете их имена? — поинтересовался я.
Старичок перевернул карточку. Имена всех пятерых музыкантов были нацарапаны на обратной стороне.
— Зик, Зак, Роман, Джордж и Счастливый. Вот, это они.
— Отлично, — я вытащил записную книжку и записал в нее имена. — А вы не знаете, случайно, где их можно разыскать?
— Послушайте, а вы все еще уверены, что хотите, чтобы они пришли на день рождения к вашей дочке?
— А почему бы нет?
Старичок пожал плечами.
— Это довольно несговорчивые ребята.
— Ну, на один-то вечер можно наверное.
— Не знаю, не знаю, — он с сомнением покачал головой. — Они очень неблагополучные.
— Так вы знаете, где их разыскать?
— А как же, — ухмыльнулся старичок. Он взмахнул рукой, указывая направление. — Они бренчат вечерами в «Электрик-Грейп». Там ошиваются все черномазые.
— Большое спасибо, — поблагодарил я, направляясь к двери.
— Будьте осторожны, — напутствовала меня старушка.
— Постараюсь.
— Удачной вечеринки, — пожелал старичок.
Я кивнул и вышел на улицу.
Алан Зеннер оказался огромным детиной. И хотя он не был таким же большим, как нападающий «Большой Десятки», но и маленьким его назвать тоже было нельзя. Могучий парень ростом под метр девяносто и весом наверное в добрый центнер.
Я застал его, когда он выходил из раздевалки после только что завершившейся тренировки. День начинал потихоньку клониться к вечеру; послеобеденное солнце заливало солотистым светом стадион «Солджерс Филд» и близлежащие постройки — здание, где находились раздевалки, хоккейную площадку, крытые теннисные корты. С краю поля команда новичков начинала новую схватку вокруг мяча, и в лучах солнца поднимались клубы легкой желтоватой пыли.
Зеннер только что вышел из душа; его короткие черные волосы были все еще влажными, и он на ходу ворошил их рукой, как будто с опозданием припоминая бесконечные наставления тренера не появляться на улице с мокрой головой.
Он сказал, что очень торопится, потому что ему надо поскорее поужинать и садиться за учебники, поэтому мы говорили на ходу, по пути через мост Ларса Андерсона к зданиям Гарварда. По началу мы разговаривали о всякой всячине. Он был выпускником колледжа «Леверетт-Хауз», Тауэрз, и профилирующий предмет у него история. И ему не нравится доставшаяся тема для сочинения. Он собирается поступать на юридический факультет и волнуется по этому поводу; здесь на юридическом факультете у спортсменов нет никаких преумуществ. Смотрят только на оценки. Может быть он вообще тогда будет поступать в Йель. Считается, что в Йеле с этим легче.
Миновав здание «Уинтроп-Хаус», мы направились к университетскому клубу. Алан сказал мне, что на протяжении всего учебного года он бывает здесь дважды в день — обедает и ужинает. Кормят тут нормально. По крайней мере лучше, чем бурда из обычных столовок.
Наконец я перевел разговор на Карен.
— Что? И вы туда же?
— Не понимаю. Куда «туда же»?
— Вы уже второй за сегодня. Незадолго до вас здесь побывал Старпер.
— Старпер?
— Ее старикан. Она обычно так звала его за глаза.
— Отчего же?
— Этого я не знаю. Называла и все тут. И не только так. У него и другие прозвища были.
— Вы говорили с ним?
Зеннер ответил, тщательно взвешивая каждое слово.
— Он ко мне приезжал.
— И что же?
Зеннер раздраженно передернул плечами.
— А я сказал ему, чтобы он катился обратно.
— Но почему?
Мы вышли на Массачусеттс-Авеню. Автомобильное движение на улице было очень интенсивным.
— А потому, — рассудительно сказал он, — что я не желаю впутываться в это дело.
— Но ведь вы и так некоторым образом причастны к нему.
— Как бы не так! — Искусно лавируя между машинами, он поспешил через шумную магистраль, направляясь к противоположному тротуару.
Тогда я спросил:
— А вы знаете, что с ней произошло?
— Послушайте, — ответил он. — Я знаю об этом больше, чем кто бы то ни было. Мне известно о ней такое, чего не знают даже ее родители. Вообще никто.
— И вы решительно против того, чтобы впутываться в это дело.
— Точно так.
Я сказал:
— Это очень серьезно. Арестован человек, которого теперь обвиняют в ее убийстве. Вы должны рассказать мне, что вам стало известно.
— Короче, — ответил он. — Она была хорошей девочкой, но у нее были некоторые проблемы. У каждого из нас бывают свои проблемы. Какое-то время все было нормально, а потом проблем стало еще больше и мы расстались. Вот и все. А теперь отвяжитесь от меня.
Я пожал плечами.
— Что ж, когда начнется слушание дела в суде, вы все равно будете вызваны защитой. Они смогут заставить вас давать показания под присягой.
— Я не собираюсь давать никаких показаний ни в каком суде.
— Тогда у вас не будет выбора, — сказал я. — Но это, разумеется, только в том случае, если этот суд состоится.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что нам лучше поговорить.
В двух кварталах по Массачусеттс-Авеню в сторону Центральной площади находилась небольшая замызганная закусочная с плохо настроенным цветным телевизором, укрепленным над стойкой бара. Мы заказали два пива и, в ожидании своего заказа, смотрели прогноз погоды. Диктор — жизнерадостный толстячок — весело предсказывал вероятность дождей в ближайшие два дня.
Зеннер спросил у меня:
— А какое вам дело до этого всего?
— Я считаю, что Ли невиновен.
Он рассмеялся.
— Похоже, что кроме вас так больше никто не считает.
Принесли два пива. Я расплатился. Он отпил глоток и облизал с губ пену.
— Ну ладно, — сказал он, поудобнее устраиваясь за столиком, — я расскажу вам, как это у нас было. Я познакомился с нею этой весной на какой-то вечеринке. Это было, кажется, в апреле. Мы как-то сразу поладили. Все было просто потрясающе. Когда мы познакомились, что я не знал о ней ничего, для меня она была просто симпатичной девчонкой. Я знал, что лет ей еще мало. Но когда на следующее утро я узнал, что ей только шестнадцать… я чуть с ума не сошел. Но она мне все равно нравилась. Она не была дешевкой.
Он одним залпом осушил половину кружки.
— Вот так мы стали встречаться. И мало помалу я начинал лучше узнавать ее. У нее была невыносимая привычка говорить намеками. Как в старых киносериалах. «В следующую субботу приезжай за очередной партией товара». Вот примерно в таком стиле. У нее это здорово получалось.
— И когда вы перестали встречаться?
— В июне, в самом начале июня. Она заканчивала свой «Конкорд», и я сказал, что приеду на выпускной вечер. Она не пожелала этого. Я спросил, почему. И тогда выяснилось все о ее родителях, и что я не впишусь в общую картину. Ведь знаете, — признался он, — раньше мое имя было Земник, и я вырос в Бруклине. Вот так. Она недвусмысленно дала мне это понять, и я послал ее к черту. Тогда я чувствовал себя, как оплеванный. Это теперь мне самому уже на все это наплевать.
— И с тех пор вы так больше никогда не встречались?
— Один раз. Был конец июля. Я работал на Мысе, на одной из строек. Работа попалась очень непыльная, и большинство моих друзей тоже работали там. И вот тогда я начал узнавать новые подробности о ней, то, о чем я не знал, пока мы встречались. О том, как она собирает приколы. О том, что у нее проблемы с родителями, и о том, как она ненавидит своего старикана. Я начинал обращать внимание на те мелочи, которые раньше не принимал в расчет. И еще до меня дошли слухи, что она сделала аборт и рассказывала всем, что это был якобы мой ребенок.
Он допил пиво и сделал знак бармену. Я тоже заказал еще одно за компанию.