— Вот как?
— Да.
— И от кого?
— От доктора Рэндалла.
— И что же это за жалоба? — поинтересовался я с невинным видом.
— Из нее явствует то, вы нарушали покой членов его семьи. Его сына, жены, и даже друзей его дочери по учебе в колледже.
— Нарушаю покой?
— Так, — осторожно сказал Петерсон, — он нам сказал.
— А что вы ответили?
— А я ответил, что посмотрю, какие могут быть приняты меры.
— И поэтому вы оказались здесь.
Он кивнул и расплылся в медленной улыбке.
Мигалка начинала уже действовать мне на нервы. На углу улицы остановились двое ребятишек, и теперь они молча наблюдали за происходящим.
Тогда я сросил:
— Я что, нарушил какой-нибудь закон?
— Это еще не установлено.
— Если я нарушил закон, — сказал я, — то доктор Рэндалл может привлечь меня к суду. Или же еще он может заявить на меня в суд, если сумеет представить доказательства материального ущерба, причиненного ему в следствие моих вышеозначенных действий. Он это знает, так же как и вы, — я улыбнулся, отплачивая ему тем же. — И мне об этом тоже известно.
— Может быть мы сейчас проедем в участок и там поговорим обо в сем?
Я отрицательно покачал головой.
— У меня нет времени.
— А я ведь, между прочим, могу вызвать вас туда на допрос.
— Можете, — сказал я, — но с вашей стороны это было бы неразумно.
— Отчего же, это могло бы оказаться даже очень разумно.
— Сомневаюсь, — сказал я. — Я гражданин, частное лицо, и действую в рамках прав, установленных для этого самого частного лица. Я ни на кого не оказывал давления, никому ничем не угрожал. Всякий, кто не желал со мной разговаривать, был волен не делать этого.
— Вы нарушили границы частного владения. Вошли на территорию, принадлежавшую семье Рэндалл.
— Это было непреднамеренное действие. Я заблудился и хотел спросить, как мне проехать. Получилось так, что на пути мне попался большой дом, настолько большой, что мне и в голову никогда не пришло бы подумать, что он может оказаться частным жилищем. Я подумал, что там расположено, скорее всего, какое-нибудь учреждение.
— Учреждение?
— Ну да. Типа сиротского приюта. Или пансиона для престарелых. Поэтому я и решил спросить совета там. И только представьте себе, каково было мое удивление, когда я узнал, что по чистейшей случайности…
— По случайности…
— А вы что, можете доказать обратное?
Петерсон изобразил на лице некое подобие добродушной ухмылки.
— А вы, оказывается, очень находчивы.
— Не достаточно, — сказал я. — А почему бы вам все же не выключить эту вашу мигалку и перестать наконец привлекать всеобщее внимание? Иначе я сам напишу жалобу на то, что я и моя семья подвергаемся злостным нападкам со стороны полиции и направлю ее сразу в три адреса: шефу полиции, окружному прокурору и в канцелярию мэра.
Петерсон с видимой неохотой просунул руку в окно кабины и щелкнул выключателем. Мигалка тут же погасла.
— Когда-нибудь, — сказал он, — вас все же удастся схватить за руку.
— Конечно, — согласился я. — Меня или кого-то еще.
Петерсон поскреб тыльную сторону ладони, точно так же как делал это у себя в кабинете.
— Иногда, — снова заговорил он, — я начинаю думать, что вы или и в самом деле такой слишком честный, или же просто законченный дурак.
— Возможно и то, и другое.
Он медленно кивнул.
— Возможно.
Открыв дверцу, Петерсон уселся за руль.
Я направился к крыльцу и вошел в дом. Закрывая позади себя дверь, я слышал, как полицейская машина отъехала от тротуара.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
У меня не было никакого настроения отправляться на коктейль, куда мы были приглашены, но Джудит настояла на том, что ехать надо. По дороге в Кембридж она поинтересовалась у меня:
— В чем там было дело?
— Какое?
— Зачем приезжала полиция?
— Меня пытались забрать в участок.
— На каком основании?
— Рэндалл подал жалобу. За нарушение покоя его семейства.
— Ты выкрутился?
— Думаю, что да.
Я рассказал ей вкратце о людях, с кем мне довелось повидаться за день. Когда я закончил говорить, Джудит сказала:
— Все выглядит очень запутанным.
— Ты права. По-моему, мне так и не удалось проникнуть глубже поверхности.
— Ты думаешь, что миссиз Рэндалл лгала о том чеке на три сотни долларов?
— Это не исключено, — признал я.
Ее вопрос остановил меня. Я понял, что при столь стремительном развитии событий, у меня попросту еще не было времени обдумать все то, что мне удалось узнать, просеять все факты и сложить их вместе. Я знал, что некоторые из доводов представляются непоследовательными и вступающими в противоречие друг с другом — были и такие — но я так и не сделал попытки подойти к их рассмотрению с логической точки зрения.
— Как дела у Бетти?
— Не лучшим образом. Сегодня в газете была заметка…
— Да? А я не видел.
— Просто небольшая заметка. Арестован врач, сделавший аборт. Почти никаких деталей, кроме его имени. Ей уже позвонило несколько каких-то придурков.
— Так плохо?
— Довольно неприятно. Теперь я сама стараюсь подходить к телефону.
— Молодец, хорошая девочка.
— Она старается сдерживать себя, пытается делать вид, как будто ничего не случилось. Уж не знаю, к худу это или к добру. Потому что у нее это не получается. Потому что все это ненормально, и тут уж ничего не поделаешь.
— Завтра тоже пойдешь к ней?
— Да.
Я припарковал машину в тихом жилом квартале, неподалеку от «Городской клинники Кембриджа». Это был уютный район, с традиционно старинными домами и кленами, высаженными вдоль дороги. Тротуары вымощены брусчаткой; словом, все как и должно быть в Кембридже. Пока я был занят парковкой, сюда же подкатил Хаммонд на своем мотоцикле.
Нортон Фрэнсис Хаммонд III олицетворяет собой надежду и будующее медицины. Только он сам не знает об этом, что, пожалуй, к лучшему; иначе он был бы просто несносен. Хаммонд родом из Сан-Франциско и к тому же он является живым воплощением рекламы преимуществ жизни в Калифорнии — загорелый блондин, высокий и весьма симпатичный. Еще он замечательный врач — вот уже пошел второй год, как он проходил последипломную стажировку при «Мем», где к его успехам относятся с таким уважением, что даже не обращают внимания на такие мелочи, как волосы, которые у него доросли уже до плечей, и на усы, тоже длинные, вьющиеся и чрезмерно пышные.
Но говоря о Хаммонде, равно как и еще о нескольких молодых врачах, подобных ему, важно учесть, что они рушат старые, устоявшиеся стереотипы, не восставая в открытую против консервативно настроенного сословия докторского истеблишмента. Хаммонд не собирается никому бросать вызов, выставляя напоказ свои распущенные по плечам волосы, поступая так, как ему больше нравится и разъезжая на мотоцикле; ему просто-напросто наплевать на то, что станут думать о нем другие врачи. Против этого отношения окружающим нечего возразить, и они принимают его таким, какой он есть — в конце концов в медицине-то он все-таки разбирается. И хотя внешность его раздражает очень многих, но зато и придраться им тоже вроде бы не к чему.
Так что Хаммонд продолжает беспрепятственно продвигаться в выбранном им направлении. А будучи при этом врачом-стажером, он выполняет еще и очень важную назидательную функцию. Он оказывает влияние на молодых врачей, на тех, кто еще младше его. А именно на них и возложены надежды за будущее медицины.
Со времен Второй мировой войны в медицине произошли разительные изменения. Это можно назвать двумя последовательными волнами инноваций, нахлынувшими одна за другой. Первая из них, начавшаяся сразу же в послевоенный период, принесла с собой новые научные знания, следовавшие одно за другим открытия, новые техники и методики. На раннем этапе этого вплеска было положено начало применению антибиотиков, а затем последовало изучение электролизного баланса, структуры протеинов и генных функций. На этом этапе достижения по большей части носили научный и технический характер, но именно они оказали решающее влияние на состояние дел во всей медицинской практике, и к тому же вплоть до 1965 года три из четырех наиболее часто назначаемых пациентам классов лекарств — антибиотики, гормоны и транквилизаторы — были разработаны и созданы в послевоенное время.[27]
27
Четвертый класс, анальгетики, по большей части остался представлен старым и испытанным аспирином, который был синтезирован еще в 1853 году. Аспирин по праву может быть назван чудодейственным лекарством. Он применяется как болеутоляющее, противоотечное, жаропонижающее и антиаллергическое средство. Ни одно из его действий не может быть объяснено.