Вторая волна перемен пришлась на более поздний период, неся с собой социальные, а не технические, перемены. Перед социальной, национализированной медициной, стоящей на службе у общества, встали новые проблемы, требующие разрешения, такие как рак и болезни сердца. Кое-кто из врачей старого поколения враждебно восприняли эти перемены, и кое-кто из молодых докторов был согласен с ними. Но стал очевиден тот факт, что вне зависимости от чьей-либо воли и желания, врачи должны оказывать медицинскую помощь гораздо большему числу пациентов, чем прежде.
Было бы вполне резонно ожидать новых открытий и усовершенствований от молодых специалистов, но дела в медицинской науке обстоят отнюдь не так просто, так как молодые врачи учатся у старых и более опытных, а поэтому зачастую студенты становятся точной копией своих наставников. К тому же в медицине всегда существовал своего рода антагонизм между поколениями врачей, что стало особенно заметно в последнее время. Молодые врачи оказываются лучше подготовленными, чем старая гвардия; они хорошо разбираются в науках, задают более глубокие вопросы, рассчитывая получить на них более развернутые ответы. К тому же они, как, впрочем, и большинство молодых людей повсеместно, начинают теснить стариков, стремясь заполучить их работу.
Вот почему Нортон Хаммонд был так примечателен. Совершаемая им ревоюция была ненасильственной.
Он поставил мотоцикл на стоянку, закрыл его, любяще провел по рукой по сидению и наконец отряхнул пыль с белого халата.[28] Затем он увидел нас.
— Привет, ребята.
Насколько мне было известно, это было универсальным приветствием Хаммонда, которое он обычно адресовал своим знакомым, называя всех поголовно «ребятами».
— Как дела, Нортон?
— Вырвался, — усмехнулся он. — Несмотря на все препоны. — Он хлопнул меня по плечу. — Эй, Джон, а я слышал, будто ты ступил на тропу войны. Это так?
— Не совсем.
— И уже есть первые ранения, боевые шрамы?
— Так, пока что всего несколько синяков, — ответил я.
— Тебе повезло, — продолжал он, — ведешь огонь по старику Г.Р.
— Г.Р.? — переспросила Джудит.
— Говнюк Редкостный: этим прозвищем его наградили ребятки с третьего этажа.
— Рэндалла?
— А то кого же еще, — он улыбнулся Джудит. — Твой парень дал ему призадуматься.
— Я знаю.
— Говорят, что Г.Р. рыскает по своему третьему этажу словно подбитый стервятник. Никак не может поверить, что кто-то посмел перечить его августейшей персоне.
— Могу себе представить, — сказал я.
— Он в ужаснейшем состоянии, — продолжал Хаммонд. — Даже Сэма Карлсона, и того не минула чаша сия. Ты знаешь Сэма? Он проходит резидентуру у нас, работает под началом Г.Р. и имеет доступ к самым недрам хирургической политики. Сэм — любимое детище Г.Р.. Г.Р. в нем просто-таки души не чает, и никто не может понять, отчего. Кое-кто говорит, что это потому, что он туп, в смысле того, что Сэм неописуемо, беспросветно, беспробудно туп.
— В самом деле? — переспросил я.
— Не поддается описанию, — подтвердил Хаммонд. — И вот этому самому Сэму вчера и досталось на орехи. А дело было так: они сидел в больничном кафетерии и вкушал сэндвич с куриным салатом — несомненно прежде не забыв поинтересоваться на раздаче, а где там, собственно, курятина, — когда в кафетерии появился Рэндалл и строго спросил у него: «А вы что здесь делаете?» И тогда Сэм честно признался: «Ем сэндвич с куриным салатом». А Г.Р. не отстает, продолжает вопросами мучить: «А это еще, черт возьми, зачем?»
— А что Сэм?
Хаммонд рассмеялся.
— Из достоверных источников мне стало доподлинно известно, что Сэм сказал: «Я не знаю, сэр.» А потом он отложил свой куриный сэндвич в сторону и вышел из кафетерия.
— Голодный, — заключил я.
Хаммонд снова рассмеялся.
— Наверное. — Он покачал головой. — Но в общем-то, не суди Г.Р. слишком строго. Он обитает в «Мем» уже целую сотню лет или около того, и никогда горюшка не знал. А тут тебе и шмон, а потом еще и с дочерью такое дело…
— Шмон? — переспросила Джудит.
— Ну надо же, система экстренного оповещения дает сбои. Обычно жены первыми узнают обо всем. Весь сыр-бор разгорелся из-за больничной аптеки «Мем».
— У них что-то пропало? — спросил я.
— Угадал.
— А что?
— Целая упаковка ампул с морфином. Гидроморфина гидрохлорид. Это раза в три или даже в пять раз сильнее по действию, чем сульфат морфина.
— И когда?
— На прошлой неделе. Фармацевта чуть удар не хватил — время было обеденное, и он отлучился с рабочего места, совращал какую-нибудь медсестру.
— И что, так и не нашли ничего?
— Нет. Перевернули вверх дном всю больницу, но ничего.
— А что, раньше у вас этого не случалось?
— Вообще-то несколько лет тому назад был подобный случай. Но тогда не досчитались только пары ампул. А тут все-таки большой куш.
— Кто-то из своих? — спросил я.
Хаммонд пожал плечами.
— Мог быть кто угодно. Я лично думаю, что это для продажи. Они взяли слишком много. Риск был слишком велик: вот ты, например, можешь представить, себя вприпрыжку вбегающим в клиническую амбулаторию при «Мем», а потом также выбегающим из нее с целой коробкой морфиновых пузырьков подмышкой?
— Не очень.
— То-то же.
— Но ведь это же слишком много для одного человека, — сказал я.
— Еще бы. Вот почему я думаю, что это связано с коммерцией. Я считаю, что это было хорошо продуманное и подготовленное ограбление.
— Значит, кто-то чужой?
— Вот, — сказал он. — Наконец-то ты подошел к самой сути вопроса.
— И что же?
— Считается, что это сделал кто-то из своих.
— И есть доказательства?
— Нет. Ничего.
Мы шли по ступенькам лестницы, поднимаясь наверх, к дому. Я сказал:
— Знаешь, Норторн, все то очень интересно.
— Еще бы.
— Знаешь кого-нибудь, кто колется?
— Из персонала? Нет. Говорили, будто бы было время одна девчонка из кардиологии сидела на игле, но только она уже год как не колется. Но с ней все равно обошлись доволььно сурово. Раздели, все искали следы от иглы. Но она оказалась чистой.
— А как насчет…, — начал было я.
— Врачей?
Я кивнул. Врачи и наркотики — это запретная тема. Некоторый процент врачей действительно употребляют наркотики; это так же общеизвестно, как и то, что среди врачей велико число самоубийств.[29] Гораздо менее широко известен классический психиатрический синдром, включающий самого врача и его сына, когда сын становится наркоманом, а папа-врач снабжает его зельем, к обоюдному удовлетворению обеих сторон.
Но об этом не принято говорить вслух.
— Среди врачей все чисто, — сказал Хаммон, — насколько мне известно.
— Кто-нибудь увольнялся от вас за последнее время? Медсестра, там, секретарша, хоть кто-нибудь?
Он улыбнулся.
— А тебя это что, и впрямь так взволновало?
Я пожал плечами.
— Отчего же? Думаешь, это каким-то образом может быть связано с девчонкой?
— Не знаю.
— Нет никаких оснований связывать воедино эти два происшествия, — сказал Хаммонд. — Но, с другой стороны, это было бы интересно.
— Да.
— Рассуждения из чистого интереса.
— Разумеется.
— Я позвоню тебе, — пообещал Хаммонд, — если что-нибудь прояснится.
— Уж постарайся, — сказал я.
Мы подошли к двери. Гости уже собрались: был слышен звон бокалов, голоса, смех.
— Желаю тебе удачи в твоей войне, — сказал Хаммонд. — Я очень надеюсь, что ты выйдешь из нее победителем.
— Я тоже на это надеюсь.
— Победа будет за тобой, — заверил меня Хаммонд. — Главное действовать решительно и не брать пленных.
Я улыбнулся.
— Это противоречит Женевской Конвенции.
— Здесь, — сказал Хаммонд, — идет речь о предельно локализованном военном конфликте.
Вечеринку устраивал Джордж Моррис, старший врач-стажер больницы «Линкольна». Еще совсем немного, и Моррис окончит свою резидентуру и приступит к частной практике, поэтому сегоднюшнюю вечеринку можно было считать чем-то сродни выпускному вечеру, который был устроен им в честь себя самого.
29
Самый высокий процент самоубийств отмечается среди психиатров, среди которых этот показатель в десять раз выше, чем среди общепрактикующих врачей.