— Нет, — ответил я.
— Так вот, я говорю тебе об этом сейчас. Это изумительное создание, он очень занятный. Когда-нибудь нам с тобой обязательно надо будет о нем поговорить.
— Карен Рэндалл, — сказал я, возвращась к затронутой ранее теме.
— Ах, да. — Фритц тяжело вздохнул. — Ты ведь не был знаком с ней, Джон, — сказал он. — И можешь мне поверить, что она была далеко не примерной девочкой. Совсем наоборот. Это было подлое, лживое и до крайности гадкое маленькое чудовище, отягощенное сильнейшими неврозами. Состояние, граничащее с психозом, если тебя интересует мое мнение на сей счет.
Он прошел в спалью, на ходу стаскивая с себя свитер. Я пошел следом и смотрел на том, как он одевает свежую рубашку и завязывает галстук.
— Все ее проблемы, — продолжал Фритц, — развились на сексуальной почве, а причиной для этого послужили детские годы, проведенные в угнетающей сторогости родительского дома. Ее отец тоже далеко не отличается душевным равновесием. И женитьба на той женщине может по праву считаться ярчайшим тому примером. Тебе приходилось встречаться с ней?
— С теперешней миссиз Рэндалл?
— Да. Неприятная, чертовски неприятная женщина.
Он даже поежился, продолжая завязывать узел на галстуке и выравнивая его перед зеркалом.
— Ты знал Карен? — спросил я.
— К несчастью, да. С ее родителями я тоже был знаком. Впервые судьба свела нас на замечательной, славной вечеринке, устроенной баронессой де…
— Просто расскажи мне о ней, — сказал я.
Фритц вздохнул.
— Эта девочка, эта самая Карен Рэндалл, — заговорил он, — была живым воплощением тех скрытых нервозов, которым страдали ее родители. Можно сказать, что она претворяла в жизнь их собственные тайные, но не сбывшиеся мечты.
— Что ты имеешь в виду?
— Поступать наперекор всему, вопреки всем правилам и приличиям — быть сексуально раскрепощенной, не обращать внимания на то, что могут подумать по этому поводу окружающие, выбирать себе знакомых среди определенной категории людей, и все это опять же с сексуальной подоплекой. Спортсмены. Негры. И тому подобное.
— Она когда-нибудь была твоей пациенткой?
Он снова испустил протяжный вздох.
— Слава богу, нет. Одно время мне предлагали заняться ею, но я отказался. В тот момент мне приходилось заниматься тремя другими девочками-подростками, и их с меня было вполне достаточно. И даже больше чем достаточно.
— И кто порекомендовал тебе ее?
— Питер, разумеется. Он единственный более или менее разумный чедлвек в их семье.
— А аборты Карен?
— Аборты?
— Перестань, Фритц. Выкладывай.
Он подошел к шкафу, снял с вешалки пиджак, надел его на себя и поправил лацканы.
— Людям не дано этого понять, — сказал он. — В мире существует некий цикл, набор легко узнаваемых признаков, так, как например симптомы инфаркта миокарда. Надо просто выучить эти признаки, запомнить симптомы и суть проблемы. И тогда, когда у тебя на глазах будет вновь и вновь повторяться это действо, ты будешь знать, что происходит. Итак, непослушный ребенок останавливает свой выбор на каком-нибудь из родительских недостатков — и смею заметить, что делает он это безошибочно, с ошеломляющей, поистине сверхъестественной точностью — и сам вступает на эту стезю, начиная развивать данный порок на собственном примере. И заметь, что по правилам игры, неотвратимо надвигающееся наказание за содеянное тоже должно быть выдержано в духе избранного для подражания недостатка. Во всем должно быть соответствие: если тебя спрашивают о чем-то по-французски, то и отвечать ты должен тоже по-французски.
— Я не понимаю.
— Для такой девочки, как Карен, был важен вопрос возмездия. Ей хотелось быть наказанной, но только наказание это, подобно ее ослушанию, должно было бы по сути иметь сексуальную природу. Ей хотелось испытать родовые муки, чтобы таким образом наказать саму себя за разрыв с собственной семьей, со своим обществом, с нравственностью, наконец… Дилан очень хорошо сказал об этом; у меня где-то был сборник его стихов. — Он принялся перебирать расставленные на полке книги.
— Не надо, не беспокойся, — возразил я.
— Нет-нет, это замечательная цитата. Она тебе понравится. — Он поискал еще немного, а затем наконец выпрямился. — Никак не могу найти. Ну ладно, бог с ней. Дело в том, что ей хотелось страдать, и этого как-то не получалось. Вот почему она продолжала упорно беременеть.
— Ты говоришь совсем как психиатр.
— Все мы так говорим. Время сейчас такое.
— И сколько раз ей удавалось забеременеть?
— Насколько я знаю, это уже было дважды. Но это исключительно те сведения, что мне удалось узнать от своих других пациентов. Очень многие женщины испытывали на себе постоянный психологический террор со стороны Карен. Она посягала на их сложившуюся систему моральных ценностей, на устоявшееся представление о жизни, о том, что такое хорошо и что такое плохо. Она бросала им вызов, давая понять, что все они старые, фригидные, застенчивые дуры. Женщине средних лет не дано выдержать такое испытание; и это ужасно. У нее возникает потребность ответить, как-то среагировать, сформировать мнение, которое поддерживало бы, защищало ее позицию — и осуждало бы Карен.
— Значит, тебе приходилось выслушивать множество сплетен.
— Я слышал только одно — страх.
Он курил сигару. Комната была залита солнцем, в лучах которого клубилось облако сизого табачного дыма. Сев на кровать, он принялся надевать ботинки.
— Честно говоря, — продолжал Фритц свой рассказ, — некоторое время спустя я и сам уже начал ненавидеть Карен. С ее стороны это был уже перебор, слишком уж далеко зашла она в своих выходках.
— Возможно, она не могла совладать с собой.
— Возможно, — сказал Фритц, — в свое время им нужно было просто спустить с нее штаны, да выпороть хорошенько.
— Таково мнение профессионала?
Он улыбнулся.
— Обыкновенное проявление человеческого недовольства. Если бы я только мог подсчитать количество тех женщин, кто, преодолев стыдливость, завели романы на стороне — с жутчайшими, между прочим, последствиями для себя — только из-за того, что Карен…
— Мне нет дела до других женщин, — сказал я, — меня интересует Карен.
— Она умерла, — сказал Фритц.
— Тебя это радует?
— Не говори ерунды. Что заставляет тебя так думать?
— Фритц…
— Нет, просто интересно, с чего ты это взял.
— Фритц, — сказал я, — так сколько все-таки абортов было у Карен до прошлых выходных?
— Два.
— Один летом, — уточнил я, — в июне. И еще один раньше?
— Да.
— А кто ей их делал?
— Понятия не имею, — сказал он, попыхивая сигарой.
— Видимо, кто-то опытный, — предположил я, — потому что Пузырик сказала, что Карен ушла только на день. Очевидно все было сделано очень аккуратно и без осложнений.
— Вполне возможно. В конце концов она была девочкой при деньгах.
Я смотрел, как Фритц, сидя на кровати, и зажав в зубах сигару, завязывает шнурки на ботинках. Но только я был отчего-то уверен, что он все знает.
— Фритц, это был Питер Рэндалл?
Фритц хмыкнул.
— Если знаешь, то зачем спрашиваешь?
— Мне нужно подтверждение.
— Если тебя так интересует мое мнение, то я считаю, что удавить тебя за это мало. Но все же, да: это был Питер.
— А Дж.Д. об этом знал?
— Боже упаси! Никогда!
— А миссиз Рэндалл?
— Гм. В этом я не уверен. Возможно, она и знала, в чем я, лично, сомневаюсь.
— А Дж.Д. вообще знал о том, что Питер делает аборты?
— Да. Об этом знают все. И поверь мне, этот аборт тоже его рук дело.
— Но тем не менее Дж.Д. так никогда и не узнал о том, что у Карен были аборты.
— Точно.
— Тогда что общего может быть у миссиз Рэндалл и Арта Ли?
— Восхищаюсь твоей проницательностью, — сказал Фритц.
Я ждал ответа. Фритц еще пару раз затянулся сигарой, выпустив густое облако табачного дыма и отвел взгляд.
— Вот оно что, — мне стало все ясно. — Когда?
— В прошлом году. Перед Рождеством, если мне не изменяет память.
— А Дж.Д. так ничего и не узнал?
— Я уверен, что ты не забыл о том, — назидательно заметил мне Фритц — что Дж.Д. провел ноябрь и декабрь прошлого года в Индии, работая по линии госдепартамента. Там было что-то вроде тура доброй воли или акции из области общественного здравоохраниеня.