— Да, — согласился Фритц. — Неприятную, гадкую и извращенную. Но, возможно, это все, на что она была способна.
Тогда я сказал:
— Мне бы хотелось поговорить с этой Сигне.
— Невозможно. Полгода тому назад Сигне вернулась в Хельсинки.
— А как же Карен?
— А Карен, — сказал Фритц, — стала заблудшей душой. Она осталась совсем одна, ни друзей, ни поддержки. Или так ей казалось.
— Ну а как же Пузырик и Анжела Хардинг?
Фритц спокойно глядел на меня.
— А что они?
— Ведь они могли бы ей помочь.
— Разве могут идущие ко дну утопленники спасти друг друга?
Спустившись вниз по лестнице, мы вышли на улицу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В прошлом Громила Томпсон был борцом, выступавшем на ринге в пятидесятые годы. От прочих смертных его отличала плоская, походившая с виду на шпатель голова, которой он когда-то упирался в грудь своему сопернику, повергнув того на пол и ломая кости. За несколько лет ему удалось приобрести некоторую популярность — а заодно и скопить достаточно денег, чтобы купить бар, который стал излюбленным местом для многих молодых людей, уже определивших свое профессиональное призвание. Это был хороший бар; несмотря на форму головы, Томпсон был далеко не дурак. Конечно он был не без странностей — так, при входе в его заведение, все стены которого были увешаны его собственными портретами, вам приходилось вытирать ноги о борцовский мат — но производимое общее впечатление было вполне благоприятным.
Когда я вошел в бар, то в баре был всего один-единственный посетитель — им оказался плотного телосложения, хорошо одетый негр, сидевший у дальнего конца стойки, на которой перед ним стоял бокал с мартини. Я тоже присел к стойке и заказал себе скотч. В баре управлялся сам Томпсон, рукава его рубашки были закатаны, обнажая крепкие, волосатые руки.
Я спросил у него:
— Вы знаете человека по имени Джордж Вильсон?
— А то как же, — ответил Томпсон, криво усмехаясь.
— Тогда, будьте любезны, когда он войдет, скажите мне об этом.
Томпсон кивнул в сторону посетителя у дальнего конца стойки.
— Уже вошел. Вон он сидит.
Негр посмотрел на меня и улыбнулся. Видимо подобная ситуация представлялась ему забавной, но все же у него был взгляд человека, попавшего в затруднительное положение. Я подошел и пожал ему руку.
— Извините, что так получилось, — сказал я. — Я Джон Берри.
— Все в порядке, — ответил он, — я тоже не знал, что так выйдет.
Он был довольно молод — на вид около тридцати лет. Его шею пересекал бледный шрам: он начинался у правого уха, спускался вниз и исчезал под воротничком рубашки. Взгляд его был спокойным и уверенным. Поправив узел галстука, он наконец предложил:
— Может быть пересядем за столик?
— Давайте.
По пути к одному из расставленных в помещении бара столов, Вильсон оглянулся через плечо и сказал:
— Громила, организуй еще два того же.
Бармен с готовностью подмигнул.
Я сказал:
— Вы работаете с фирмой Брэдфорда, так?
— Да. Меня приняли на работу немногим больше года назад.
Я кивнул.
— Это обычное дело, — говорил Вильсон. — Мне дали хороший кабинет с видом на приемную, так, чтобы все, кто приходит и уходит видели бы меня. Вот так.
Я знал, что он хочет этим сказать, и все же я чувствовал некоторое раздражение. Среди моих знакомых было несколько молодых юристов, никому из которых не удалось обзавестись собственным кабинетом даже проработав годы в адвокатской конторе. По всем объективным показателям, этому парню крупно повезло, но мне все же не стоило говорить ему об этом, потому что обоим нам были хорошо ясны причины такого везения — ему отводилась роль своего рода диковинки, чуда, которое общество сочло ценным для себя. Еще бы, образованный негр. Перед ним открывались необозримые горизонты и все возможности для хорошего будущего. Но это вовсе не освобождало его от статуса неординарного существа.
— А какими делами вы занимались прежде?
— В основном дела о налогах. Несколько дел, связанных с недвижимостью. Один или два гражданских процесса. Как вы понимаете, уголовные дела у фирмы бывают не каждый день. Но, в свое время поступая к ним на работу, я выразил заинтересованность к работе в суде. Я никак не думал, что они поручат это дело мне.
— Ясно.
— Я просто хотел, чтобы вы поняли.
— Я думаю, что мне все ясно. Они подложили вам свинью, так?
— Возможно. — Он улыбнулся. — По крайней мере они сами так считают.
— А вы как считаете?
— А я считаю, — сказал он, — что судьба дела может быть решена только в зале суда, но не раньше.
— И у вас имеется к этому собственный подход?
— Как раз сейчас я работаю над ним, — сказал Вильсон. — Нужно будет успеть очень многое, потому что все должно быть безукоризненно. Когда присяжные увидят на суде, то китайца-детоубицу защищает выскочка-негр, то они наверняка будут не в восторге.
Я отпил небольшой глоток виски. Второй заказ был принесен и оставлен с краю стола.
— А с другой стороны, — сказал Вильсон, — это может оказаться большим прорывом для меня.
— В том случае, если вы выиграете процесс.
— Что я и собираюсь сделать, — решительно заявил он.
Я неожиданно подумал о том, что Брэдфорд, вне зависимости от того, какими соображениями он руководствовался, поручая это дело Вильсону, принял очень мудрое решение. Потому что этот парень попытается выиграть процесс любой ценой. Во что бы то ни стало.
— Вы уже говорили с Артом?
— Сегодня утром.
— И каково ваше впечатление?
— Невиновен. Я в этом уверен.
— Почему?
— Я его понимаю, — сказал Вильсон.
Принявшись за второй бокал виски, я пересказал ему, что мне удалось сделать и узнать за последние несколько дней. Вильсон слушал молча, не перебивая, и лишь время от времени делая пометки в блокноте. Когда я закончил, он сказал:
— Вы во многом облегчили мою задачу.
— В каком смысле?
— Основываясь на том, что вы только что рассказали мне, мы можем закрыть это дело. Мы сможем запросто вытащить доктора Ли оттуда.
— Вы имеете в виду, что никакой беременности не было?
Он отрицательно покаччал головой.
— В нескольких случаях, и среди них Содружество против Тейлора, судом было принято решение не рассматривать беременность в качестве решающего элемента. Равно как не имеет значения, тот факт, что зародыш мог погибнуть еще раньше, чем был сделан аборт.
— Другими словами, то что Карен Рэндалл не была беременна, не имеет никакого значения?
— Абсолютно.
— Но разве это не служит доказательством того, что операция выполнялась дилетантом, человеком, который даже не удосужился сделать тест на беременность? Арт никогда не взялся бы за аборт, не определив прежде беременность.
— И вы рассчитываете построить на этом защиту? Доказывая, что доктор Ли был слишком опытен и искусен по части абортов, и поэтому он не мог сделать такой глупой ошибки?
Я был раздосадован.
— Нет, наверное нет.
— Поверьте мне, — продолжал Вильсон, — невозможно построить защиту, взяв за основу какие-то качества характера обвиняемого. Это не будет работать, как бы вы ни старались. — Он зашуршал страничками своего блокнота. — Если вы не возражаете, я вкратце опишу вам ситуацию. Итак, в 1842 году Общее Право штата Массачусеттс объявляло аборт, произведенный любыми средствами, преступным деянием. В том случае, если пациент оставался жив, срок тюремного заключения не мог превышать семь лет; если же пациент в результате аборта умирал, то срок уже мог варьировать от пяти до двадцати лет. С тех пор к закону были приняты некоторые дополнения. Так, несколько лет спустя было решено, что в том случае, если аборт необходим для спасения жизни матери, то подобное вмешательство не может быть сочтено противозаконным абортом. Но к нашему случчаю это никакого отношения не имеет.
— Не имеет.
— Более поздние поправки включили в себя и решение, вынесенное по делу Содружество против Виера, когда было принято постановление, что преднамеренное использование инструмента считается составом преступления, даже без доказательства причины выкидыша или смерти. Если обвинение попытается доказать — а я нисколько не смотневаюсь, что именно так оно и будет — что доктор Ли вот уже на протяжении многих лет занимается абортами, они постараются подвести суд к тому, что отсутствие прямых улик еще не может служить достаточным основанием для оправдания Ли.