Опустив шприц в карман халата, я направился к двери. Петерсон провожал меня взглядом, а потом все же окликнул:
— Задержитесь на минутку.
Я остановился.
— Мне хотелось бы задать вам пару вопросов.
— Вот как?
— Насколько мы можем сейчас догадываться, — начал Петерсон, — этот парень подрался с Анжелой Хардинг. Затем Джоунз вываливается из окна, а девица предпринимает попытку самоубийства.
— Вы мне уже говорили об этом.
— Но вот только вся загвоздка в том, — продолжал развивать свою мысль Петерсон, — что Джоунз довольно здоровый бугай. Наверное около ста девяноста фунтов весом, а может быть и на две сотни потянет. Вы что, считаете, что у такой хрупкой женщины как Анжела Хардинг достало бы сил на то, чтобы выпихнуть его в окно?
— А может быть он сам вывалился.
— А может быть и без ее помощи не обошлось.
— Может быть и не обошлось.
Он взглянул мне в лицо, на повязку, закрывавшую порез.
— А у вас сегодня вечером, кажется, были неприятности?
— Да.
— И что же случилось?
— Я шел по улице и упал.
— Так значит у вас на лбу ссадина?
— Нет. Я ударился головой о безупречно острый край одного из замечательно сработанных городских паркометров. Так что у меня скорее не ссадина, а резанная рана.
— С рваными краями.
— Нет, довольно ровная.
— Как у Романа Джоунза?
— Я не знаю.
— Вы когда-либо прежде встречались с Джоунзом?
— Да.
— Даже так? И когда же, позвольте у вас узнать?
— Сегодня вечером. Примерно часа три назад.
— Это уже интересно, — проговорил Петерсон.
— Как вам угодно, — сказал я. — Думайте, что хотите. Желаю успеха.
— А я, между прочим, ведь вас и на допрос мог бы вызвать.
— Разумеется, могли бы, — согласился я. — Но на каком основании?
Он пожал плечами.
— Соучастие. Да что угодно.
— А я в таком случае обжаловал бы ваши действия в суде, как незаконные. И не смоневаюсь, что мне удалось бы вытрясти два миллиона долларов из вашей конторы даже прежде того, как вы сумели бы разобраться, что к чему.
— За один лишь допрос?
— Точно так, — сказал я. — Компрометирование врача. От репутации врача зависит очень многое, можно сказать, что в этом вся его жизнь, и вы это знаете. И поэтому любое, даже самое малейшее подозрение неизбежно влечет за собой нанесение ущерба — ущерба финансового. И мне не составило бы труда доказать все это в суде.
— Арт Ли не придерживается ваших взглядов.
Я улыбнулся.
— Желаете поспорить?
Я направился к выходу. Петерсон сказал мне вслед:
— Доктор, а какой у вас вес?
— Сто восемьдесят пять фунтов, — сказал я. — Такой же, как и восемь лет назад.
— Восемь лет назад?
— Да, — ответил я, — когда я был полицейским.
Мне казалось, что голова у меня трещит и раскалывается, как будто бы ее зажали в тиски. Головная боль была невыносимой, она сводила с ума. Проходя по коридору, я внезапно ощутил сильный приступ тошноты. Я зашел в туалет и меня стошнило. Съеденные мной раньше сэндвич и кофе не пошли мне напользу. Я чувствовал неимоверную слабость, на теле у меня выступил холодный пот, но это состояние вскоре как будто прошло, и я даже почувствовал себя лучше. Я снова вышел в коридор и вернулся обратно к Хаммонду.
— Как ты себя чувствуешь?
— Ты начинаешь становиться занудливым.
— Выглядишь ты отвратительно, — сказал он. — Такое впечатление, что тебя вот-вот стошнит.
— Не стошнит, — сказал я.
Я вытащил из кармана халата шприц с набранной в него кровью Джоунза и положил его на тумбочку. Затем я взял чистый шприц.
— Можешь достать мне мышь? — сказал я.
— Мышь?
— Да.
Хаммонд сосредоточенно хмурил брови.
— Кажется, Кохран держит у себя в лаборатории каких-то крыс; возможно, там открыто.
— Мне нужны мыши.
— Попытаться можно.
Мы отправитлись в подвал. По пути Хаммонда остановила медсестра, сообщившая, что им удалось дозвониться до родителей Анжелы Хардинг. Хаммонд сказал, чтобы его держали в курсе всего, и тут же сообщили бы об их приезде или же если девушка снова прижет в себя.
Мы спустились в подвал и продолжили свой поход по бесконечным лабиринтам коридоров, пригибаясь под проходящими над головой трубами. Наконец мы оказались в той части подвала, где содержались подопытные животные. Как и в большинстве крупных клинник, поддерживающих связь с университетом, в «Мем» целое крыло было отведено для исследований и опытов, по ходу которых использовались животные. Проходя вдоль череды комнат, мы слышали лай собак и тихий шелест птичьих крыльев. Наконец мы остановились перед дверью, обозначенной табличкой «МЕЛКИЕ ОБЪЕКТЫ». Хаммонд толкнул дверь, и так покорно распахнулась.
Стены открывавшейся за дверью комнаты были от пола до потолка заставлены рядами клеток, в которых были рассажены мыши и крысы. В воздухе ощущался сильный специфический запах, хорошо знакомый каждому молодому врачу, и имевший в то же время свое собственное клиническое значение. Дыхание пациентов, страдающих заболеваниями печени имеет специфический запах, известный, как fetor hepaticus, весьма похожий на тот, что бывает в комнате, где держат мышей.
Мы нашли подходящую мышку, и Хаммонд вытащил ее из клетки, как это и было принято — держа за хвост. Мышь запищала и попыталась укусить Хаммонда за палец, но у нее из этого ничего не вышло. Хаммонд посадил мышь на стол, придерживая ее двумя пальцами за складку кожи на шее.
— И что теперь?
Я взял шприц и ввел мыши немного крови, взятой мною из тела Романа Джоунза. После этой процедуры Хаммонд опустил подопытную мышь в сосуд с прозрачными стеклянными стенками.
Довольно продолжительное время с мышью ровным счетом ничего не происходило: она просто бегала кругами вдоль прозрачных стенок по дну сосуда.
— Ну и..? — спросил Хаммонд.
— Твой недостаток в том, — сказал я, — что ты не патологоанатом. Ты слышал когла-либо о пробе с мышкой?
— Нет.
— Это довольно старая методика. Раньше это вообще был единственный способ для количественного определения биологической активности.
— Количественного определения? Но чего?
— Морфина, — ответил я.
Мышь продолжала бегать кругами. Но затем она, казалось, начала двигаться медленней, мускулы животного напряглись, а хвост оказался задран вертикально.
— Позитивный, — сделал я свой вывод.
— На морфин?
— На него самый.
Теперь существуют и другие, более совершенные методики проведения подобных анализов, как, например, налорфин, но при исследовании крови, взятой у трупа, тест с мышкой подходит как нельзя лучше.
— Он был наркоманом? — уточнил Хаммонд.
— Да.
— А девица?
— А это мы сейчас выясним, — сказал я.
Когда мы вновь возвратились в палату, она была в сознании, печально смотрела на нас и выглядела уставшей, после того, как ей было перелито три порции[38] крови. Но я устал никак не меньше ее. Я чувствовал себя вконец измученным, это была та усталость, с которой не было больше сил бороться, и одолевавшее меня огромное желание лечь и заснуть.
В палате находилась медсестра, которая тут же объявила:
— Давление поднялось. Сто на шестьдесят пять.
— Хорошо, — сказал я, изо всех сил стараясь перебороть усталость. Я подошел к ней и легонько похлопал ее по руке. — Как ты себя чувствуешь, Анжела?
Голос ее звучал глухо.
— Хреново.
— Все будет хорошо. Ты поправишься.
— У меня не получилось, — монотонно проговорила она.
— Что ты имеешь в виду?
У нее по щеке скатилась слеза.
— Не получилось, и все тут. Я попробовала, но у меня не получилось.
— Но теперь у тебя все хорошо.
— Да, — повторила она. — Не получилось.
— Мы бы хотели поговорить с тобой, — сказал я.
Она тут же отвернулась от меня.
— Уходите. Оставьте меня в покое.
— Анжела, это очень важно.
— Черт побери всех врачей, — сказала она. — Вам что, трудно оставить меня в покое? Я хочу побыть одна. Вот почему я это сделала, чтобы меня наконец все оставили в покое.