— А какой она была, когда пришла к тебе в кабинет? — спросил я. — Как бы ты ее описал?
— Она показалась мне довольно приятной девочкой, — сказал Арт. — Красивая, далеко не глупая, ей удавалось очень хорошо держать себя в руках. Очень прямолинейная, как я уже сказал. Она вошла в мой кабинет, села, сложила руки на коленях и начала говорить. Она использовала и медицинские термины, например, «аменорея». Я думаю, что это следствие того, что она выросла в семье врачей.
— Она нервничала?
— Да, — сказал Арт, — но они все волнуются. От этого и диагноз бывает трудно установить.
Дифференциальная диагностика аменореи, и в частности у молодых девушек, должна рассматривать проявление нервозности как одну из основных причин возникновения болезни. Очень часто задержка в наступлении или полное отсутствие менструаций у женщин происходит по психологическим причинам.
— Но четыре месяца?
— Маловероятно. К тому же она начала прибавлять в весе.
— И много?
— Пятнадцать фунтов.
— Само по себе это еще ничего не означает, — сказал я.
— Не означает, — сказал он, — но предполагает.
— Ты ее смотрел?
— Нет. Я, конечно, предложил, но от осмотра она отказалась. Сказала, что пришла на аборт, и когда я снова сказал, что не сделаю этого, она встала и ушла.
— А она ничего не говорила тебе о своих планах на будущее?
— Говорила, — согласился Арт. — Она пожала плечами и сказала: «Наверное, придется рассказать им все как есть и рожать».
— И поэтому ты подумал, что она не станет пытаться сделать аборт в другом месте?
— Точно так. Она показалась мне очень разумной и понятливой девочкой, во всяком случае, она очень внимательно выслушала все мои доводы. Я именно так и поступаю в подобных случаях — стараюсь объяснить женщине, почему ей нельзя делать аборт, и почему она должна примириться с тем, что у нее родится ребенок.
— Очевидно потом она изменила свое решение.
— Очевидно.
— Хотелось бы знать, почему.
Арт усмехнулся.
— Тебе когда-нибудь приходилось встречать ее родителей?
— Нет, — признался я, и тут же, спохватившись, задал встречный вопрос, — а тебе?
Но Арт быстро нашелся. Он понимающе усмехнулся и торжествующе сказал:
— Нет. Никогда. Но зато я очень наслышан.
— И что же ты слышал?
Тут вернулся сержант и начал с лязганьем отпирать дверь.
— Время истекло, — объявил он.
— Еще пять минут, — сказал я.
— Время истекло.
Арт спросил:
— Ты с говорил с Бетти?
— Да, — ответил я. — У нее все в порядке. Я позвоню ей, когда выйду отсюда и скажу, что у тебя все нормально.
— Она будет переживать, — сказал Арт.
— Джудит побудет с ней. Все будет хорошо.
Арт печально улыбнулся.
— Извини, что доставил тебе лишние хлопоты.
— Ничего страшного. — Я взглянул на сержанта, дожидавшегося у открытой двери. — У полиции нет оснований к тому, чтобы задерживать тебя. Тебя должны будут освободить не позже полудня.
Сержант сплюнул на пол.
Мы с Артом пожали друг другу руки.
— Кстати, — вспомнил я, — где сейчас тело?
— Скорее всего в «Мем». Но возможно ее уже увезли в морг при городской больнице.
— Я выясню это, — сказал я. — И ни о чем не беспокойся, — с этими словами я вышел из камеры, и сержант запер за мной дверь. Ведя меня обратно по коридору, он не произнес ни слова, но когда мы с ним оказались в вестибюле, он сказал:
— Капитан хотел вас видеть.
— Хорошо.
— Он хотел бы немного побеседовать с вами.
— Просто проводите меня к нему, — сказал я.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На зеленой двери висела табличка «Следователь по делам об убийствах», под которой был приколот листок визитки с отпечатанным на нем именем — «Капитан Петерсон». Капитан оказался немногословным человеком плотного телосложения, его седеющие волосы были коротко острижены. Он вышел из-за стола, чтобы поприветствовать меня, и я заметил, что он хромал на правую ногу. Капитан даже не пытался скрыть этот свой недостаток; напротив, он скорее всячески подчеркивал его, загребая по полу мыском поврежденной ноги. Полицейский, как и солдаты, имеют обыкновение гордиться своими физическими недостатками. Зато всем сразу становится ясно, что Петерсон получил это увечье отнюдь не в автокатастрофе.
Про себя я подумал, что это, скорее всего, результат пулевого ранения — ранения ножом в икру встречаются гораздо реже — но тут он протянул мне руку и представился:
— Я капитан Петерсон.
— Джон Берри.
Он от души пожал мне руку, но взягляд его оставался холодным и вопрошающим. Петерсон указал мне рукой на кресло, приглашая садиться.
— Сержант сказал мне, что видит вас впервые, и я подумал, что мне следовало бы познакомиться с вами. Мы знакомы с большинством бостонских адвокатов по уголовным делам.
— Имеются в виду адвокаты, выступающие в суде?
— Ну да, — просто сказал он. — Они самые. — Капитан выжидающе разглядывал меня.
Я промолчал. Когда стало ясно, что молчание несколько затягивается, Петерсон, спросил:
— А какую фирму представляете вы?
— Фирму?
— Да.
— А я не адвокат, — сказал я, — и не знаю, что укрепило вас в уверенности, будто бы им являюсь.
Он сделал вид, что очень удивлен.
— А разве вы сами не представились так сержанту?
— Я?
— Вы. Вы сказали ему, что вы адвокат.
— Я ему это сказал?
— Да, — сказал Петерсон, положив обе руки ладонями вниз на стол перед собой.
— Кто вам мог сказать такое?
— Он сам.
— Он что-то путает.
Петерсон откинулся на спинку кресла и примирительно улыбнулся мне, словно хотел этим сказать «давайте не будем ссориться из-за ерунды».
— Если бы мы знали, что вы не адвокат, вам ни за что не разрешили бы свидание с Ли.
— Возможно. Но с другой стороны, у меня никто не спросил даже имени, а уж тем более не интересовался родом моих занятий. Я даже не был зарегистрирован в книге для посетителей.
— Должно быть сержант просто растерялся.
— Впрочем, — сказал я, — меня это не удивляет.
Петерсон безучастно улыбнулся. Мне был знаком подобный тип людей: это удачливый полицейский, который знает, на что следует обратить внимание, а что лучше пропустить мимо ушей. Очень вежливый и обходительный полицейский, коим он останется до поры до времени, пока преимущество не окажется на его стороне.
— Итак? — наконец изрек он.
— Я коллега доктора Ли.
— Врач? — если он и был удивлен, то сумел не обнаружить этого.
— Да.
— И, конечно, вы, врачи, всегда держитесь вместе, — сказал Петерсон, все еще продолжая улыбаться. Должно быть за последние две минуты ему пришлось улыбаться больше, чем за последнюю пару лет.
— Не совсем, — сказал я.
Натянутая улыбка начала понемногу меркнуть, возможно причиной тому стало оказавшееся непомерным непривычное напряжение мускулатуры.
— Если вы врач, — сказал Петерсон, — то я очень советовал бы вам держаться как можно подальше от Ли. Огласка может очень повредить вашей практике.
— Какая огласка.
— Публичное оглашение вашего имени на суде.
— А что, будет суд?
— Да, — сказал Петерсон. — И публичная огласка может самым губительным образом сказаться на вашей практике.
— Я не практикующий врач, — возразил я.
— Вы что, занимаетесь какими-либо исследованиями?
— Нет, — сказал я. — Я патологоанатом.
Это мое заявление, казалось, заставило капитана отреагировать. Он подался было вперед, но потом, словно спохватившись, снова откинулся на спинку кресла.
— Патологоанатом, значит, — повторил он.
— Точно так. Я работаю при больницах, делаю вскрытия и занимаюсь тому подобными вещами.