Забжеский чувствовал, что любовь Стаси — это высшая точка его эротической жизни, это одна из тех красивых авантюр, которые уже никогда не повторятся, потому что они — уникальные, редкие, исключительные. Наверное, мог еще встретить на своем пути не одну женщину, но понимал, что ни одна уже не сыграет в его жизни такой роли, как госпожа Лунинская. Независимо от того, что должно было принести ему благосклонное будущее, знал заранее, с несомненной уверенностью, что лучшую жемчужину уже отдали ему в жертву.
Это был зенит, за которым не надеялся уже ни на какие неожиданности. Поэтому хотел перевести сделать вечным полдень любви, удержать на месте неумолимый бег вещей и отдалить в перспективу бесконечности грустную минуту заката.
С удивительной дрожью в сердце всегда разламывал печати депеш, которые еженедельно поступали от любовницы, нормируя его жизнь. Те краткие слова: «Еду в среду», «Возвращаюсь четвертого» или «Только через две недели» погружали его в экстаз счастья или в пропасть терзаний. Если не виделись долгое время из-за непредвиденного препятствия в последнюю минуту, или в силу того, что Лунинский сопровождал жену в поездке, Забжеский впадал в роковое настроение: сразу налетали на него, как бешеные псы, чернейшие предположения, дичайшие домыслы — и трепали безжалостно до ближайшего свидания. Но потом у нее всегда получалось двукратно вознаградить его за дни разлуки и успокоить растревоженную горечью тоску…
Чаще всего виделись в среду. Многомесячный опыт убедил, что это был наиболее подходящий день. Уже накануне свидания ходил Забжеский разгоряченный и воодушевлённый до крайности; знакомых в тот день не принимал, полностью отдаваясь подготовке к выезду на следующее утро, погрузившись исключительно в мысли о любимой. Хотя утренний поезд из Бендзешина, места его постоянного проживания, отходил только в семь, господин Казимеж был на станции уже в пятом часу и нервными шагами ходил туда-сюда по перрону. Тревожили его всегда одни и те же сомнения: «А если она не сядет по дороге? А если привяжется к ней какая-то навязчивая знакомая из Рудавы и поедет с ней вместе, пусть даже до ближайшей станции? Это было бы фатально!..»
Больше всего, однако, беспокоила его возможная смена проводников.
«Дьявол не спит, — думал не раз, глядя в пространство. — А если Стогрин подведет?»
И в момент прибытия поезда тревожно обшаривал взглядом толпу людей, отыскивая лицо знакомого работника — лукаво-сердитое. Однако Стогрин, старый, хитрый волк железной дороги, никогда не подводил. Привлечённый щедрыми чаевыми, устраивал любовникам свидания поистине мастерски. Всегда как-то на его «участке», состоящем из трех поездов, находилась уютное отдельное купе, предназначенное исключительно для Забжеского и его любовницы. Хитрюга, чтобы не вызывать подозрений, не сразу пускал своего «клиента» в соответствующее купе, а советовал ему некоторое время крутиться в коридоре, пока «всё не успокоится». Только после отправления поезда, когда волна новоприбывших «гостей» растекалась по вагонам и освобождала проходы, Стогрин открывал зарезервированное купе и закрывал его за Забжеским на четыре замка. Со временем свою услужливость проводник довел до такой степени, что на станции в Рудаве или в Черске, в зависимости от того, где Лунинская садилась, сам указывал ей на «правильный» вагон и место. Одним словом, Стогрин в роли messagero dell'amore[2] был бесподобен: окруженные его доброжелательной заботой, любовники предавались любовным излишествам в полной свободе.
Единственным темным пятном на горизонте был недостаток времени: могли проводить вместе непрерывно едва четыре часа. Хотя намеренно всегда выбирали поезд, который тащился по этому направлению в достаточно ленивом темпе, однако, хватало этого короткого, слишком короткого для них промежутка времени, только на то, чтобы преодолеть расстояние между Рудавой и Черском. Но собственно и та прерывистость впечатлений, ненасытность любовного опьянения, на которое были обречены, еще больше обостряли взаимную симпатию, подкармливая неутолимый голод счастья.
В Черске, поскольку путешествие завершалось, выходила Стаха, разумеется, одна, а господин Казимеж ехал до следующей станции и только там покидал coupé d'amour[3], чтобы через пару часов вернуться скорым в Бендзешин. Обычно через неделю или десять дней после этого, если не приходила телеграмма с отменой, Забжеский ехал в Тульчин — первую остановку за Черском, проводил там ночь в каком-нибудь отельчике, а на следующее утро на обратном пути встречал в поезде свою светловолосую любовницу, которая сопровождала его до самой Рудавы.