Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Случай
Сергей Гусев-Оренбургский
Случай
Однажды вечером мелкий снежок, весь день понемногу падавший с серого неба, перешел в густую метель. Легковой извозчик Василий Тюнин покрепче обмотался шарфом и нахлобучил шапку на самые глаза. Он был такой маленький, несмотря на свои пятнадцать лет, что казался ребенком, тепло закутанным и посаженным на козлы сторожить лошадь. При всем том он курил трубку, как самый взрослый человек, и, пуская крепкие струи махорочного дыма, думал о деревне: там старый дед уже давно забрался на печку, и давно спят, сестры, только мать сидит за пряжей у дымной лампы.
-- Мы с ней бессонные! -- бормочет Тюнин.
Тучи крупного, мокрого снега неслись по улице, и снежники, крутясь вокруг фонарей, казались быстрыми белыми пчелами. Они спешили, спешили куда-то в пустынной тишине. Прохожих не было, несмотря на ранний час, но в окна магазинов и лавок еще лился туманный свет. Тюнину очень хотелось уехать из этой пустынной улицы, -- он озяб и лошадь озябла за два часа стоянки тут, -- но он все откладывал, посматривая на ярко освещенный подъезд гостиницы: очень хорошие попадаются иногда отсюда седоки. Он вспоминал сердитого генерала, которого однажды возил на Васильевский Остров: после этого у него болела спина, и пришлось дать отдых лошади, но зато генерал, не глядя, выбросил трешню. Тоже барыня раз наняла за мужчиной следить. По всему Питеру гонялись... отвалила десять целковых, как одну денежку. Зато раз барин в енотах, -- Тюнин до сих пор со злобой вспоминал его, -- в проходной двор ушел! Отравилась тоже на его санях девушка... уж была волокита!
Посасывая трубку, Тюнин от нечего делать вспоминал все эти случаи, -- их много было за те два года, как он сменил деда. И за два года он никак не мог разобраться в этом каменном городе и понять, что тут делают люди. Бегают, суетятся, торопятся, то туда, то сюда ездят неведомо зачем и всегда ругаясь, торопят точно все с ума посходили. Лучше всего в городе, по его мнению, были только трактиры. Тюнин часами, распоясавшись, готов был сидеть в их дымном и жарком нутре, за горячим чаем и в приятной беседе. И Тюнин больше всего сочувствовал тем господам, которые нанимали его в рестораны и увеселительные сады, потому что понимал их.
И Тюнин размечтался:
"Эх бы Бог седочка послал! Сразу бы в Карс... мотри, дядя Петр давно там".
Дверь подъезда распахнулась.
Поспешно вышел швейцар в кафтане с блестящими пуговицами и басовито крикнул:
-- Извозчик!
Тюнин быстро спрятал трубку и почти неслышно по мягкому снегу подкатил к подъезду.
-- Пожалуйте-с!
Из подъезда вышло двое: мужчина и женщина. Он был высокого роста, в бекеше и странной мохнатой шапке с козырьком, с длинными черными усами, свесившимися книзу, и с таким хмурым, огненным взглядом, что Тюнин про себя обозвал его чёртом. Она, -- маленькая, в беличьей шубке, из-под вуали лица не разглядеть, шла под руку, слегка согнувшись и осторожно ступая. И Тюнину показалось, что, несмотря на вуаль, она старается опустить лицо так, чтобы его не увидал швейцар. Но швейцар, пропуская их, согнулся в виде глаголя, из чего Тюнин заключил, что барин был важный.
Тот прогудел точно шмель:
-- Невский, к Адмиралтейству
И сел, не торгуясь.
Сначала ехали молча.
Тюнин возил много молчаливых седоков, но теперь ему казалось, что он везет темную тучу или пару мертвецов, потому что эти люди молчали как-то особенно, словно их и не было в санях. Он припоминал и все как будто чувствовал на себе огненный взгляд человека в бекеше. Ему было жутко, и все хотелось обернуться. Тюнин услыхал заглушенный плач, и женский голос жалостно и отчаянно заговорил:
-- Не могу... не могу я... не могу!
Человек в бекеше тотчас же принялся говорить своим голосом шмеля, говорил однообразно, монотонно и долго, в чем-то убеждая женщину, но она повторяла все одно:
-- Не могу... не могу...
Тюнин любил слушать господские разговоры, хотя и не всегда их понимал, -- господа так чудно говорят. Он лениво похлестывал лошаденку, благо его не торопили, прислушивался, но ничего не мог понять. Мужчина говорил неразборчиво, тихо, словно непрестанный шум шел из-под его черных усов, но в голосе была такая мрачная настойчивость, что женщина как бы не решалась возражать, только всхлипывала в ответ и произносила жалостные слова:
-- Нет... нет... не вынесу...
И вдруг Тюнин услыхал, как она почти прокричала взволнованно и возмущенно:
-- Лучше смерть!
Тюнин вмиг вспомнил свою барыню, волокиту с ней и испугался. Больше всего его смущал этот чёрт в бекеше, и почему-то было очень жалко женщины. Уж скорей бы их довезти! Он погнал лошадь, быстро выехал на Фонтанку и свернул на Невский. Тут было светло и людно, страх его прошел. Снег крутился на просторе, вьюжил с крыш, и все сновали снежинки вокруг блестящих фонарей, как быстрые пчелы. С тротуаров доносились женский смех и мужской говор, гудели трамваи, сновали извозчики. Но в метели все утратило свою обычную резкость и казалось каким-то белым сном.