Щеглов оказался расторопным парнем и однажды, когда Евсюков заикнулся о второй двери для квартиры своей матери -- старушка мерзла зимой,-- решил вопрос быстро и в лучшем виде. Дверь привезли и установили на следующий день. "Сколько с меня?",-- без всякого подвоха поинтересовался тогда Евсюков. "Обижаете, Фаддей Кузьмич...-- улыбнулся Щеглов.-- Работаем на сэкономленных материалах". И категорически отверг деньги, но вскоре подписал у Фаддея Кузьмича приказ на совместителей, которые помогали строить пионерлагерь. Скользкий, надо сказать, приказик, хотя все документы и были в порядке.
И некстати вспомнилось Фаддею Кузьмичу, что и импортный умывальник, и кафельную плитку под мрамор, и толстую декоративную фанеру для полок, что теперь у него на кухне, -- все это добывал для него Щеглов, действуя большей частью через жен, которые неожиданно завели дружбу. "Фадя! -- говорила Фаддею Кузьмичу жена.-- Я заказала моющиеся обои для спальни.-- И показывала обрезок бумаги с анютиными глазками.-- Тебе нравится? Не волнуйся, все по квитанции..." Евсюков понимал, что склад управления -- не магазин, но упоминание о квитанции успокаивало его, и вскоре он заставал у себя в спальне двух малярш, которые заканчивали оклейку стен и игриво поглядывали на него: "Вам, Фаддей Кузьмич, как себе сделаем. Любуйтесь с молодой женой на здоровье". Женщины уходили, тщательно убрав за собой мусор, и Фаддей Кузьмич возмущенно подступал к супруге: "Ты понимаешь, что это мои кадры? Понимаешь, какие могут пойти разговоры?.." -- "Успокойся, никаких разговоров не будет.-- Жена смотрела на него как на ребенка.-- Я их отблагодарила, и они довольны. Спи спокойно".
Как разнились эти два этажа одного дома -- первый и второй. Пол и потолок -- три метра. Фаддей Кузьмич смутно чувствовал, что и он приложил руку к этому контрасту, но гнал сейчас от себя эту мысль, гнал, полагая, что не время заниматься размышлениями, а надо карабкаться выше -- впереди еще три этажа, и на последнем, в его квартире, быть может, назревает беда.
"Надо бы к Щеглову приглядеться, -- только и подумал он, вставая на ограждение лоджии.-- С чего вдруг такой достаток? Неужели прав старик Кривых?.."
В чем был прав или не прав старик Кривых и кто он такой, читатель узнает чуть позднее -- имей он к этому охоту, а пока продолжим наши наблюдения за Фаддеем Кузьмичом, который уже нащупал ногой удобный выступ в стене и вздохнул перед рывком, намереваясь штурмовать третий этаж.
Едва Фаддей Кузьмич нащупал ногой удобный выступ в стене и вздохнул перед рывком, как в спальне Щегловых раздались оживленные голоса и две ломаные тени проступили на портьерах.
-- Будь с ним осторожен,-- донесся через открытую форточку голос жены Щеглова.-- А с ней я на днях переговорю, подготовлю почву...
-- Куда он денется? -- по-хозяйски сказал Щеглов.-- Подпишет как миленький. Он теперь в садоводство записался, сам ко мне на поклон придет...
Евсюков неслышно выдохнул струйку пара и переступил босыми пятками по узкой плите ограждения, принимая позу атланта. Плита мелко подрагивала в пазах.
Тени на портьерах наплыли одна на другую и разошлись.
"Я сейчас,-- услышал он игривый голос жены Щеглова.-- Прикрой форточку".
Фаддей Кузьмич подобрался: если Щеглов подойдет сейчас к окну и отдернет штору, чтобы прикрыть форточку, то неминуемо увидит его,-- и глянул вниз, соображая, не ухнуть ли ему в темные кусты?.. Но траектории сослуживцев не пересеклись. В щель между портьерами просунулась волосатаая мужская рука и лениво толкнула створку форточки. Щеглов начал раздеваться. "Ишь ты!..-- зло подумал Евсюков, наблюдая за его сгорбившейся тенью.-Деляга нашелся. На поклон к нему придут... Погоди у меня..." Фаддей Кузьмич вновь нащупал удобный выступ в стене, вновь вздохнул перед рывком и с силой распрямил хрустнувшее колено.
Сверкнув в воздухе босыми пятками, он оказался на третьем этаже.
Этаж третий.
Здесь проживал известный всеми дому Данила Фомич Кривых --грузный розовощекий дед, служивший по пожарному ведомству еще во времена медных островерхих касок и конной тяги. Фаддей Кузьмич скорее согласился бы загреметь вниз, чем предстать перед суровым брандмейстером в своем нынешнем виде.
Раз в неделю, а иногда и чаще Данила Фомич Кривых появлялся в кабинете у Евсюкова и, сдвинув кустистые брови, клал ему на стол очередное заявление, жалобу или проект. "У-вот,-- степенно говорил Данила Фомич и, посапывая, садился,-- прынес..." -- И смотрел на Фаддея Кузьмича строго и неотрывно.
Данила Фомич был живой историей пожарного дела в городе. Его сажали в президиумы, просили выступить перед новобранцами и пионерами. Суть его визитов в кабинет кадрового начальника сводилась к изобличению недостатков, захлестнувших, по разумению Данилы Фомича, пожарные части. Кривых уверял, что в управлении окопались "врыдители", и относил к ним, быть может, и самого Евсюкова, который несколько раз вежливо, но настойчиво отправлял старика в другие инстанции. Данила Фомич давно вышел на пенсию, но подрабатывал инструктором пожарной безопасности на городской свалке металлолома, где раз в четверо суток надзирал, как соблюдается длинный список предписаний. Остальное время Кривых посвящал борьбе с "врыдителями", чем и объяснялось его хождение к Евсюкову.
Вот и сегодня утром, как показалось Фаддею Кузьмичу, он возводил напраслину на Щеглова, рассказывая, что тот записывает мертвые души в рабочие наряды и имеет тайный гараж за рекой, где прячет ворованные материалы и устраивает ночные оргии с нужными ему людьми. Эдакий "сатанинский прытон", убеждал Кривых. Утром Евсюков отказался взять у него пятистраничную жалобу на шершавой зеленоватой бумаге, сославшись на ревизию, которая недавно была у строителей и прошла вполне сносно, и посоветовал старику обратиться в ОБХСС. Кривых не на шутку начинал раздражать Фаддея Кузьмича. Но теперь... Теперь Евсюков не рискнул бы утверждать, что гараж и мертвые души -- пустая кляуза неугомонного деда.
Нет, совсем не хотелось Фаддею Кузьмичу встречаться с бдительным соседом, на чьей лоджии, с внешней стороны, он висел теперь -- пятками упираясь в холодную и острую плиту, а руками ухватившись за ограждение. Причина же, по которой Евсюков не решался изменить свое неудобное положение, заключалась в голосах, доносившихся из освещенной спальни третьего этажа.
Данила Фомич расхаживал по тесной комнате и что-то втолковывал своей старухе -- она сидела на стуле спиной к окну и кивала сухонькой головой, соглашаясь, очевидно, с рассуждениями мужа. Фаддей Кузьмич слышал через приоткрытую форточку лишь сплошное "бу-бу-бу" -- сердитое и низкое, крепнувшее, когда его мучитель приближался к окну с вялой тюлевой занавеской, и ослабевавшее, как только старик поворачивался к нему спиной и шел к столу, на котором лежали стопкой бледно-розовые листочки бумаги. Иногда Данила Фомич останавливался и гневно потрясал кулаком.