Путь наверх, казалось, был отрезан. Сколько Данила Фомич может гневаться без передыху -- никто не знает...
Беззвучно матерясь, Евсюков краем глаза глянул на свои недалекие уже окна, и ему даже показалось, что мелькнуло облачко дыма -- где-то под крышей. "Да нет,-- подбодрил он себя, обращаясь мыслями к одеялу и утюгу.-Не может так быстро возгореться. Не должно..."
Руки начинали неметь. Неровный угол плиты больно впивался в пятки. Требовалась передышка -- брали свое и годы. "А, была не была!" -- решился Фаддей Кузьмич и, как только старик в очередной раз повернулся к нему спиной, махнул в лоджию. И тут же затаился на полу в ожидании размеренного "бу-бу-бу", которое подтвердило бы, так сказать, что в Багдаде все спокойно.
Прошло несколько секунд. "Бу-бу-бу" не раздавалось. "Засекли!" -пришла мысль. Испытывая дрожь в локтях и коленях, Фаддей Кузьмич перестал дышать и весь обратился в слух. Из-за окна по-прежнему не доносилось ни единого звука. Фаддей Кузьмич осторожно, словно он находился в окопе и в него могли выстрелить, стал поднимать голову...
Старый пожарный сидел на кровати и отирал кулаком слезы. Старушка, присев рядом, гладила его, как маленького, по голове и медленно шевелила губами. Не узнать было грозного Данилу Фомича в этом растерянном и всхлипывающем старике. Вот он вяло кивнул, и старушка засеменила к шкафу с зеркальной дверцей. Фаддей Кузьмич предусмотрительно нырнул вниз. А когда вновь выглянул из своего укрытия, Данила Фомич уже возвращал жене пустую рюмку и тянул руку к кружке, налаживаясь запить что-то горькое и неприятное.
Евсюков вытянулся на холодном полу, пошевелил пальцами ног, потряс кистями. Знобило. Он дотянулся рукой до просторного ящика в углу лоджии -картошка... Хоть бы какую-нибудь тряпку на пол. Пустые банки, пудовая гиря, сундук... "Эк, как старика разобрало,-- с неожиданным сочувствием подумал Фаддей Кузьмич.-- Зря я с ним так сегодня..." Он приподнялся с полу и осторожно заглянул в окно.
Данила Фомич, укрытый по пояс одеялом, лежал теперь на кровати с прикрытыми глазами. Старушка копошилась в нижнем ящике шкафа. Самое время дать деру. Евсюков крадучись подобрался к ограждению лоджии и припомнил, что выше, на четвертом этаже, половина лоджии забрана прочной металлической решеткой, по которой вился дикий виноград -- гордость Маргариты Львовны. "Там я как по лесенке проскочу,-- бодро думал Евсюков, вставая ногой на ящик с картошкой и занося вторую над бетонным парапетом.-- Мне главное -- отсюда улизнуть..."
И в тот же миг картошка под его ступней предательски шевельнулась, Фаддей Кузьмич потерял равновесие и ахнул ладонью в оконную раму. Евсюков видел, как дрыгнулся под одеялом Данила Фомич и, словно по тревоге, спрыгнул с кровати.
-- Ду-у-ся!..-- прошил стекло неожиданно тонкий крик.-- Грабють!..
Старушка вздрогнула и замерла над ящиком. Черная сгорбленная спина, голова втянута в плечи.
-- Очки! -- взревел Данила Фомич, обретя прежний голос.-- Где очки? Быстрее! Грабють! Багор тащи! -- заметался он по комнате.
К чести Фаддея Кузьмича скажем, что он не растерялся и действовал смело, расчетливо и хладнокровно.
Когда Данила Фомич Кривых с треском распахнул дверь и выскочил с багром в руках на балкон, Евсюков уже влез в лоджию Боровиковых и привалился к стене. "Ушел...-- тяжело дышал он.-- Знай наших!"
Этаж четвертый.
"Дуся! -- орал внизу почетный пожарник.-- Бежи во двор! Окружай! Звони в милицию!" -- "Кого окружать-то, дед? -- задыхалась вышедшая на балкон Дуся.-- Померещилось небось. Мальчишки озоруют..." -- "У-у, дура! -- стонал Данила Фомич.-- Какое померещилось, кады вон он, в кусты побег! Дай картошку!"
Евсюков слышал, как рассекают листву и скачут по земле картофелины, пущенные могучей рукой деда. На шум, поднятый стариками, раскрылись форточки, балконные двери, послышались возбужденные голоса, и Фаддей Кузьмич несколько минут пролежал в углу темной лоджии, мелко вздрагивая от смеха, пока жильцы не успокоились, выяснив, что тревогу поднял Данила Фомич, склонный к наваждениям. Двери и форточки захлопнулись, и вновь стало тихо.
Евсюков поднялся на ноги и огляделся. Все спокойно. Он высунулся из лоджии и посмотрел на освещенные окна своей квартиры. Ни дыминки!.. Из близкого телевизора, который Фаддей Кузьмич включил, когда затеялся гладить брюки, слышался голос политического обозревателя: он рассказывал о безобразиях на Юге Африки.
"Только бы здесь не загреметь, последний рывок остался..." -- Фаддей Кузьмич потрогал увитые виноградными плетями решетки, проверяя, надежно ли они укреплены наверху -- там, где примыкали к его балкону. Вроде надежно.
Фаддей Кузьмич хорошо помнил, как помогал Косте Боровикову ставить эти узорчатые решетки и как они с женами отмечали потом завершение строительства -- здесь же, на балконе. От тополиных листочков шел горьковатый вяжущий запах, и по скатерти походного столика бегали солнечные пятна. Тогда у них с Маргариткой все и началось. Она пошла на кухню проверить, готово ли мясо, он вызвался ей помочь...
Фаддей Кузьмич поиграл плечами, разминаясь, и оглянулся на темное окно спальни Боровиковых. Он знал, что там стоят две кровати, разделенные тумбочкой с телефоном, шкаф с бельем, а у окна возвышается проволочная конструкция с цветочными горшками. Теперь все это скрывала бледная желтая портьера, которая слегка колыхалась у чуть приоткрытой форточки.
"Ну, с богом!" -- напутствовал себя Фаддей Кузьмич и осторожно влез на решетку. Он добрался уже до середины и ухватился рукой за ограждение своей лоджии, как в спальне Боровиковых пробренчал будильник. И -- что самое поразительное! -- тут же замолк. "Что за чертовщина? -- замер Фаддей Кузьмич.-- Ведь никого не было дома, я же звонил..."
Он спустился на пару ступенек вниз и склонил голову, вслушиваясь. В комнате негромко переговаривались. Точно!..
Вот звякнуло что-то тонкое и стеклянное, и раздался хрипловатый голос Кости: "Уже одиннадцать..." Фаддей Кузьмич придержал шелестящие на ветру листья винограда. За портьерой вспыхнул размытый огонек спички и, померцав недолго, погас. В это время раздался второй голос, но Боровиков закашлялся, и Фаддей Кузьмич смог лишь убедиться, что голос принадлежит женщине.
Какая-то неосознанная тревога постучалась тут в сердце Фаддея Кузьмича. Но что за тревога, почему? -- он не мог да и не имел времени разобраться. Шевельнулась портьера, и форточка захлопнулась. "Однако..." -- только и подумал Фаддей Кузьмич, в котором намек на чужие страсти вызвал сложное чувство: и неожиданную зависть, и легкое возбуждение, и еще черт знает что. И это "черт знает что" каким-то образом увязалось и срослось с необъяснимой пока тревогой, царапнувшей сердце. Но тут внизу, скорее всего у Данилы Фомича, стукнула балконная дверь и что-то загремело.
Фаддей Кузьмич мигом взлетел в свою лоджию.
Этаж пятый.
Распахнув приоткрытую дверь, Евсюков сразу же бросился к столу с утюгом и выдернул вилку. Одеяло, слава богу, не дымилось, и замерзшая ладонь Фаддея Кузьмича ощутила приятное тепло в меру нагретой материи.