– Вот что, Кдахна Ильинична Разящая, отвечу я на твои речи: нет. Не думаю, что в этой мести есть хоть малая целесообразность. Кроме того, ты сама сказала, что Ковчег вы там уже прижали, только с этими, как бишь их, сволочей?
– Слепые Рвением.
– Вот-вот, только со слепыми совладать не можете. Но это, уверен, вопрос времени. Поднатужитесь – и их уделаете, слепые всё-таки. А лично я никуда не полечу. Оно мне надо?
– Но, Могучий…
– Нет, Кдахна, ты не подумай, что я на гниль там давлю, прикрываюсь семьёй и всё такое. Просто я прикинул – хрена с два я потом обратно вернусь. Сама подумай, что я дебил что-ли – продвинутый космический мир променять на вот это всё. Так что – нет!
Кдахна закрыла глаза и как-то совсем по-стариковски, картинно, вздохнула. Вновь диалог прервался молчанием. Звёзды теперь даже с жадностью глядели на две пылающие фигуры, одиноко молчащие на балконе сталинской пятиэтажки посреди застывшего мира, и ждали развязки. Сигаретный дым, застрявший на вылете из оконного проёма, тоже вот-вот сдвинется с мёртвой точки и рассеется в воздухе неряшливой улицы, когда времени позволят вновь обрести ход.
На лице посланницы из далёкого мира вовсю освоился лунный свет, и оттого оно выглядело особо печальным. Она заговорила теперь слабым, безнадёжным голосом.
– Да, Могучий, может ты и прав. Ничего уже не исправить, для тебя твоя ссылка оказалась подобна окончательной гибели, и зря я прибыла сюда в надежде вернуть тебя к жизни.
Григорий Антонович кивнул, глядя опять в пол.
– Но, раз уж так, и ты останешься, то как на счёт других Воителей Гнева? Ты ведь не вправе решать и за них, пусть ты и был командиром, пусть именно тебе судьба доверила хранить коды их личностных матриц. Ведь ты далеко не всеми из них командовал…
Кдахна вновь прервалась и посмотрела на Мьорра глазами полными отчаяния и мольбы. Её голос не стал громче, но стал ровнее и твёрже. Григорий Антонович молчал.
– Отдай мне их коды, отдай, а сам оставайся. Когда несколько циклов твоих скоротечных жизней здесь пролетят, ты всё равно вернёшься домой. Мы вернём тебя. Ссылка ведь не бессрочная.
Григорий Антонович вновь задумался. Всё вроде как сходилось – сам не хочешь, пусть другие возвращаются, пусть мстят там, или чего хотят делают. Их ведь не спросили, может и полетят. Неизвестно, к тому же, куда их забросило, и где тянется их забвение – может в таких мирах, что похуже да пострашнее этого. Хотя, это навряд ли. Но почему же коды всех ссыльных Воителей оказались именно у него? Неспроста ведь. Ну, Мьорр, чего же ты никак не вспомнишь? Ты ведь был командиром одного, пусть большого, но только одного отряда, а среди прочих Воителей были чины и повыше, почему все коды у тебя?! Вспоминай, сукин сын! Вспоминай, почему ты сейчас не хочешь отдавать их Ильиничне!
Григорию Антоновичу опять сделалось дурно. Пот прошиб его, дышать вязким и жирным воздухом стало тяжело, в глазах встала чёрная муть. И в мути этой появлялись болезненные видения, в которых странные сны его и далёкие воспоминания из другой жизни смешивались в замысловатые живые коллажи. Он видит своих сослуживцев в виде Ангелов Тишины, видит как по мутному и исполненному ядовитых облаков небу плывут огромные караси, сбегающие с кукана, и как Геннадьич орёт: «Гриша, мать твою за ногу! Вся рыба ушла!»; видит как дочь, Катюшка, катается верхом на двуногой боевой машине легиона «Эхо тьмы», хохочет и кричит: «Лошадка, но! Скачи, лошадка!»; видит жену, Настеньку, что в боевом скафандре окучивает грядки, а едва весомая пыль поднимается из-под тяпки и летит к оранжевым, чужим небесам… Всё завертелось вдруг, закружилось вокруг Григория Антоновича, и он опять оказался на дне колодца, и закрыл глаза. Вечность забвения во тьме прервал голос: «Гриша, не верь! Ни единому слову не верь! Какая месть? Тебе в понедельник аттестацию проходить, забыл?».
Григорий Антонович округлил глаза, голос, прозвучавший в голове, показался ему очень знакомым. «Не верь ему, Мьорр! Это говорю тебе я, Кдахна».