— Объясняйтесь, мистер, сами. Мы не умеем.
Тогда Полистер, который так же хорошо разговаривал по-чукотски, как и по-русски, стал быстро-быстро что-то говорить Кальтэку.
Лица чукчей бесстрастны во всех случаях жизни. Но тут глаза Кальтэка гневно сверкнули и было видно, как на смуглых щеках его стал проступать тёмный румянец. Негодующе обратился он к пограничникам:
— Моя… взяла… один, — он показал палец и повторил — один… пачка таак… один ирпич… ча… Моя хачу ин… инчестер.
Тогда Полистер объяснил пограничникам:
— Прошлой зимой мы давали кирпич чая и пачку табаку за двух лисиц, только за двух лисиц, если их сразу тут же отдавали нам. Ну, а если отдают через год, то этого уже мало. Конъюнктура рынка ухудшилась. Кроме того, птицы несут яйца, важенка приносит телёнка, собака — щенят… Товар должен приносить выгоду, особенно, если его дают в кредит. Понимаете? Поэтому сверх двух лисиц он должен мне отдать песца.
— У нас в Саратове лавочник Залогин, к примеру, тоже так торговал, — понимающе поддержал Илюхин. — Двадцать да двадцать — рупь двадцать, чай, не брали — полтора…
— Илюхин, не ввязывайся, — остановил его старшина.
— Какой лавочник?! У нас большая, солидная фирма «Свенсон и компания»…
Между тем Кальтэк, видимо, твёрдо решивший приобрести ружьё, вынул из мешка ещё трёх песцов, добавил к ним выдру и бросил их на прилавок:
— Ружьё! — сказал он угрюмо.
Полистер достал из заднего кармана брюк флакон виски, хлебнул, подмигнул и пошёл в дальний угол склада. Вернувшись с дамской шляпой в руках, он водрузил её на голову Рылькуны. Серьёзное лицо чукчанки с татуировкой на щеках, чёрные косы с вплетёнными бусами и прикреплёнными монетами, меховая кухлянка и… фасонистая шляпка с дрожащими цветочками — нелепее этого и придумать было трудно.
Илюхин не смог удержать улыбку.
— Стыдно, товарищ Илюхин, — одёрнул его старшина.
Американцы хохотали, ничего не понимающая Рылькуна улыбалась, Кальтэк недоуменно смотрел на друзей.
— Эх, как вдарю ему зараз в очи. Тоди вин зроду не буде смиятыся! — вскипел Кравченко.
— Уймись!.. Не дипломатично… Комиссару доложим, он разберётся. Пойдём, братва.
Старшина потом говорил, что он увёл ребят потому, что боялся дипломатического скандала.
— Даст он ему в зубы, свернёт салазки, а он иностранец, у него договор с Советской властью… Увезут его на операцию, а потом пришлют ноту: что ж вы, скажут, договора заключаете, а потом в морду бьёте! Нельзя…
Сдружившийся с пограничниками Кальтэк стал одним из первых большевиков тундры. А, может быть, и самым первым…
Однажды в табун из стойбища приехал Тейтельхут. Жирный, он сидел на беговых санках, и медно-красное лицо его раскраснелось ещё больше от быстрой езды. Как и все чукчи, он был подпоясан очень низко сыромятным ремнём, на котором висел нож в деревянных ножнах и кисет с табаком, От сильных, рослых оленей шёл пар. Хозяин не спеша вынул из-за пазухи трубку, набил её табаком и протянул Кальтэку.
— Прикури!
Надо было сейчас же схватить трубку, побежать к костру, прикурить и, подбежав обратно, подать Тейтельхуту.
Но Кальтэк стоял и не двигался. Только глаза его, смотревшие на богача, засверкали, как угли.
— Ты зачем приехал? — вдруг спросил он Тейтельхута. — Оленей пасти?
Владелец табунов взглянул на людей, но глаза его как будто не видели их.
— Я приехал к своим оленям. Хочу посмотреть, хорошо ли пасёте вы их.
— Нет твоих оленей! Смотри! — вскричал Кальтэк и стал показывать на отдельные группы чёрных, белых, бурых, серых важенок и быков, пасшихся невдалеке по склону холма. — Вот — олени Гемалькута, это — олени Тевлянто, вот — Карауге, вот — моего отца, вот — Милеткина… Ты у всех отбираешь и оленей, и пушнину. А сам не работаешь. Ты, как овод, залез нам под кожу…
— Замолчи! Я вам есть даю…
— Мы работаем у тебя, как беговые олени, а едим, как тундровые мыши.
— Замолчи! Ты кто?
Тейтельхут вынул изо рта трубку и с удивлением посмотрел на смельчака.
И тогда Кальтэк, гордо выпрямившись во весь свой рост, медленно и громко ответил:
— Я бол-че-вик!
Глаза Тейтельхута стали круглыми, он молча и зло бросил свою тяжёлую, вылитую из олова, трубку в лицо Кальтэка, ударил оленей, они испуганно метнулись, и он ускакал.
…Через год Кальтэк уехал в Ленинград, в Институт народов Севера.