– Вам что-то неясно, Ельцов? – рявкнул командир.
– Никак нет! Яснее некуда.
Чувство пространства Мурин потерял сразу же. Улицы не просматривались от начала до конца, как в Питере. Они изгибались и делали петли. Здесь не было права и лева в строгом питерском понимании. Московские улицы ни с того ни с сего забирали в сторону, кренились по дуге, ныряли вниз, карабкались, выпрыгивали из-за поворота. Изотов негромко их называл. Никитская, Поварская… Мурин посмотрел на Изотова признательно.
– Ну и ну, Изотов. Без тебя я бы отсюда точно дороги не нашел.
– То-то, – довольно заметил Изотов.
Они ехали по Тверской, узенькой и кривой, точно ее нетвердой рукой вывел пьяница. С фонарных столбов снимали трупы повешенных: один перерезал веревку, второй подхватывал мертвеца под колени.
Оба всадника невольно задержали на них взгляд, Изотов покачал головой, скривился:
– Правосудие французской администрации. Скоты.
Мурин вспомнил Долохова. Промолчал.
Свернули. Потом еще. Ему показалось, что по этой улице, коренастой и горбатенькой, они уже ехали.
– Погоди, Изотов, а разве мы здесь уже не… – озирался Мурин.
Он никак не мог привыкнуть к тому, что людей на улицах почти не было. Ни людей, ни лошадей, ни кошек, ни собак, и птиц не было тоже. Ни одной живой твари. Город был мертвее некуда. Мурашки бежали у Мурина по рукам. Пустые оконные провалы казались глазами чудовища. Следили за ним. Но Изотов только усмехнулся:
– Эх ты, Питер-бока-повытер, привыкай! Нет, не ехали.
Мурин вздохнул:
– Мне этого и в самом деле не понять. Почему просто не построить улицу пря-а-амо.
– Держись меня – и не пропадешь.
Мурин натянул повод:
– Привал. Не то я сейчас лопну.
Изотов взял у него повод Азамата. Мурин отошел к стене. В походке его было что-то виноватое. Он не привык мочиться посреди города, даже и брошенного. Мурин приметил проем, где мог укрыться. Распоясался. Расстегнул пуговицы. Зажурчал. Замер, придержав. Ибо ему послышалось… Нет, не послышалось! Шепоток: «Глянь, глянь, мусью червяка заголил». И другой: «Тут бы его и тюкнуть».
Повесили, очевидно, не всех. Мурин ухмыльнулся, возвысил голос, прибавил командирского звона:
– Я вот тебя самого сейчас тюкну! Олух!
В ответ грянуло радостное:
– Да это ж наш! Русак! Наши!
И две фигуры в каком-то рванье скатились через провал в стене. Обхватили Мурина, стали тискать, целовать куда попало – в плечо, в лицо. Он торопливо запихивал «червяка» в штаны, туда же край рубахи.
– Ты уж извини… Мы тя за мусью приняли… По платью не разобрать…
– Братец… Барин… – Одна фигура оказалась бабой. – Свой… – По впалым грязным щекам потекли слезы.
Мурин почувствовал, как и у него защипало в носу.
– Мы думали: хранцуз. …Так и шастають. Разбойники.
– Больше не будут.
– Мурин, – негромко позвал Изотов. Что-то в его тоне было нехорошим.
Мурин стал высвобождаться из объятий.
– А Бонапарт? – Баба придержала его за руку. Глаза светились страхом.
– Удрал, – заверил Мурин, вырываясь.
Одной стороной души он его ненавидел. Другой – втайне ждал от этого великого человека новых поразительных дел.
– Мурин…
Изотов показал нахмуренными бровями:
– Там кричали.
Дом, на который он указывал, почти не пострадал. Цела была даже дверь. А над дверью – светлый прямоугольник, оставшийся от сорванной вывески. Проемы витрины были забиты досками.
– Кричали? Я ничего не слышал.
– Голос женский. Звал на помощь. И по-французски.
«По-французски? Неужели дама? Здесь?» Мурин прислушался. Но больше криков не было. Изотов озабоченно пробормотал, спрыгнув из седла:
– Как бы не стало поздно.
Мурин вынул из-за пояса пистолет, взвел:
– Проверим!
Изотов обнажил саблю. Они толкнули дверь. Та поддалась.
– Не заперто, – прошептал Мурин. – Как бы не ловушка.
Но Изотов не сбавил хода, протиснулся мимо него в комнаты, отпихивая ногами обломки и негромко матерясь.
– Постой! Осторожно, – Мурин ринулся следом.
– Здесь пусто, – бросил Изотов. – Должно быть, второй этаж.
И затопотал вверх по лестнице. Мурин кинулся следом.
Он сразу увидел даму. Вскрикнув от ужаса, она попятилась к заколоченному окну. Изотов трещал без умолку на своем тверском французском: