– М-да.
Полковой командир задумчиво посмотрел на Мурина.
– Вот что я думаю… – пробормотал по-русски, и от этого нехорошего начала у Мурина заколотилось сердце.
Но что думает командир, узнать он не успел. В сенях застучали сапоги, зазвенели шпоры, дверь распахнулась. Посыльный выкинул вперед руку с плоским пакетом:
– От господина главнокомандующего.
Мурин заметил шнур, сургучную штабную печать. Заметил и командир. Вмиг забыл о Мурине, о пленном, выхватил у курьера пакет. На ходу взломал печати, подошел к окну, поймал листом бледный свет. Мурин понял, что лучшего тактического момента не представится:
– Так я за ним присмотрю, за пленным этим? До дальнейшего прояснения.
– Да-да. – Командир уже хмурил брови, углубился в чтение, отмахнулся рукой.
Мурин скроил французу зверскую рожу: смотри не пикни. Пихнул его в плечо, прошипел: «Отсюда, живо». Поспешно вышел следом – в сени, с крыльца, во двор. Постоял. Подышал. Провел ладонями по лицу, будто умываясь, остановился на щеках. Фух, ну положеньице. Пленный стоял у крыльца и тревожно заглядывал Мурину в лицо:
– Что-то не так?
Мурин посмотрел на него сквозь свои растопыренные пальцы. Опустил руки.
– Все в полном порядке. Идемте.
– Что сказал ваш командир?
– Вас это не касается.
Француз поплелся за Муриным:
– Как скажете.
Но не выдержал:
– Куда мы идем?
– Вы пока разместитесь со мной. Удобств не обещаю. Только вот что…
Мурин остановился. Остановился как вкопанный и француз. Мурин посмотрел ему в глаза. Карие, с длинными ресницами, они ответили тем же. Зрачки подрагивали. «Боже мой, – подумал Мурин, – всё врут, по глазам нипочем не прочтешь, что за человек: дурной ли, хороший, честный или подлец». Это открытие ужаснуло его. Потому что этому человеку он сейчас собирался вверить свою участь. Но иного выхода Мурин не видел. Финтить и юлить он тоже не желал:
– Связывать вас я не собираюсь. Нянчиться и надзирать за вами тоже не смогу. Я вам не тюремщик. Если надумаете удрать, меня накажут.
Француз не отвел взгляд, тот лишь стал твердым:
– Вас за это расстреляют?
– Не думаю. Скорее всего, меня переведут в другой полк и разжалуют в солдаты.
– Тоже приятного мало.
Француз посмотрел Мурину поверх головы. Потом снова в глаза.
– Не удеру. Даю слово.
– Мурин! – донеслось со стороны палатки, и оба повернули головы. Это был Ельцов.
– Стойте здесь, – велел Мурин французу. – Сразу и проверим, как вы держите слово.
Француз хмыкнул, подобие улыбки промелькнуло по его лицу. Он вскинул и опустил ладони.
Мурин подошел к товарищу. Ельцов топтался на месте, то и дело бросая взгляд на пленного, беспокойно оглядываясь.
– Куда ты его ведешь? Расстрелять приказано? К оврагу ведешь?
– Никуда. В нашей палатке пока поживет.
– В нашей?!
– Да ладно, смотри какой тощий. Поместимся. Лишь бы он во сне не пердел.
Шутка не помогла. У Ельцова дернулось лицо:
– Я не про это.
– А про что?
– Он враг.
Охота шутить у Мурина пропала.
– В данный момент он пленный и безоружный.
– Что это меняет? – шепотом взвизгнул Ельцов.
В глазах у него Мурин заметил огоньки безумия, которое после Бородина взял за правило всем прощать. Но даже и после Бородина ни с кем не желал это разделять, поэтому ответил сухо:
– Ничего не меняет. Ты прав. Честь – всегда честь.
Ельцов вскинулся:
– Честь? Они на нас напали, разорили полстраны. Они… Они… Это, по-твоему, честно, это?
– Это на их совести. А у меня своя есть. И у тебя тоже. – И примирительно добавил: – Ельцов, не сходи с ума.
Но сам видел, что Ельцова уже понесло. Губы его затряслись.
– Я с этой канальей в одной палатке жить не буду!
– Послушай, ты уже спал в одной с ним палатке.
– Не спал! Я глаз не сомкнул. Он враг. Он нас ночью прирежет и будет счастлив.
– Он дал мне слово чести.
Но Ельцов только негодующе взмахнул руками и пошел прочь.
Мурин сделал губами «пр-р-р-р». Этому он научился у Азамата. «Ладно, – решил. – Разберемся как-нибудь». Не в траве же Ельцов ночевать останется. Все-таки не лето.