Иногда, особенно по ночам, когда шел проливной дождь и гремела молния, женщина просто рвалась пойти на балкон и срезать капустный кочан, схватить свою Капочку, напоить ее капелькой горячего молока и уложить в теплую постель… Но вместо этого мамаша, как сумасшедшая, бежала под дождь и стояла там, чтобы показать Капочке, что ничего страшного в дожде и молнии нет. И она все думала, что недаром ей повстречался грязный отшельник и недаром велел вернуть Капельку туда, откуда ее взяли…
Так прошло лето, наступила осень. В магазинах уже появилась хорошая, крепкая капуста, а женщина все не решалась выйти на балкон. Она боялась ничего там не найти. Или найти увядший капустный росток и в нем только красный шелковый лоскутик, платье несчастной Капочки, которую она убила своими руками, как когда-то убила нерожденного ребенка…
Однажды утром выпал первый снег. Он выпал очень рано для осеннего времени. Бедная женщина посмотрела на свое окно, испугалась и стала открывать балконную дверь.
И когда дверь тяжело начала скрипеть, женщина услышала с балкона испуганное мяуканье, скрипучее и назойливое.
— Кошка! Кошка на балконе! — заметалась бедная женщина, подумав, что кошки забрались от кого-то от соседей. Ведь всем известна страсть кошек ко всему маленькому и бегающему.
Наконец балконная дверь подалась, и женщина выскочила на снег прямо в тапочках.
В кастрюле сидела роскошная, огромная капуста, кудрявая, как роза, а сверху, на многочисленных лепестках, лежал некрасивый худой младенец, красный, с шелушащейся кожицей. Младенец, зажмурив глаза-щелки, мяукал, захлебывался, дрожал стиснутыми кулачками, дрыгал ярко-красными пятками величиной со смородину… Мало того, на лысой голове ребенка лежал, прилипнув, шелковый красный лоскуток.
«А где Капочка? — подумала женщина и внесла кочан с ребенком в комнату. — Где моя девочка?»
Она отложила плачущего ребенка на подоконник и стала рыться в капусте, перебрала ее по листочку, но Капельки нигде не было. «И кто мне подложил сюда этого младенца? — думала она. — Посмеяться захотели… Откуда ребенок здесь? Куда я его дену? Огромный какой-то… Подкинули мне… Капочку взяли, а эту подкинули…»
Ребенку явно было холодно, кожица его посинела, он плакал все писклявей.
Женщина подумала, что эта девочка-великанша ни в чем не виновата, и взяла ее на руки, осторожно, не прижимая к себе, отнесла в ванную под теплую воду, обмыла, вытерла и завернула в сухое полотенце.
Новую девочку она отнесла на свою кровать и укрыла там одеялом потеплее, а сама взяла из старинной коробочки половину фасоли и стала целовать, плакать над ней, вспоминая свою маленькую исчезнувшую Капочку.
Уже было ясно, что Капочки нет, что вместо нее появилось это огромное, некрасивое, несуразное существо с большой головой и тощенькими руками, настоящий младенец, совершенно чужой…
Женщина плакала-плакала и вдруг остановилась: ей почудилось, что тот маленький ребенок не дышит. Неужели эта девочка тоже погибла? Господи, неужели она простудилась на подоконнике, пока шли поиски в капусте?
Но младенец крепко спал, зажмурившись, никому не нужный, действительно некрасивый, жалкий, беспомощный. Женщина подумала, что и покормить-то его некому, и взяла ребенка на руки.
И вдруг что-то как будто стукнуло ее изнутри в грудь.
И, как делают все матери на свете, она расстегнула кофту и приложила ребенка к груди.
Покормив свою девочку, мать уложила ее спать, а сама налила воды в кувшин и полила капусту, и оставила ее расти на окне.
Со временем кочан разросся, дал длинные побеги и мелкие бледные цветы, и маленькая девочка, когда в свою пору встала на слабые ножки и пошла, — первым делом отправилась, качаясь, к окну и засмеялась, указывая пальцем на длинные ветки матери-капусты.
Золотая тряпка
Один путешественник исследовал жизнь горных людей в далекой стране.
Он надеялся хорошо изучить их язык, а пока что пользовался, как все иностранцы, жестами и кошельком, и его понимали достаточно хорошо.
Таким вот образом он нанял себе проводника с ослом.
Через пару дней они уже шли по узкой каменной тропе, причем слева были скалы, а справа ущелье, как всегда в горах.
И вдруг началось землетрясение.
Сверху стали падать камни, тропа подпрыгнула, другой берег ущелья перекосился и снова встал на место.
Проводник положил осла и лег рядом с ним.
То же самое сделал и путешественник и закрыл голову руками, земля под ним ерзала и увиливала, наклонялась вперед и перекашивалась в разные стороны, вдобавок ко всему наступила ночь.
Утром, когда рассвело, наступила тишина, и путешественник увидел, что проводника с ослом нет и тропа оборвалась.
То есть путешественник лежал на каменном выступе, внизу был обрыв, наверху скала.
Все.
Правда, повыше, метрах в трех, зацепившись за что-то, болталась на ветру тряпка.
Ученый — делать было нечего — полез наверх к этой тряпке, он подумал, что, может быть, его проводник шел этим путем и оставил такой знак, вчера тряпки не было.
Вверх всегда идти легче, чем вниз, это закон гор, а вот спуститься обратно не всем удается — ученый об этом подумал, прощаясь со своим уютным уступом, как с родиной.
Но на этой малой родине делать уже было нечего, только медленно подыхать в ожидании спасателей или вертолетов.
Но в данной дикой стране вертолет имелся только у короля, а король жил совершенно в другом углу гор и берег этот вертолет на случай свержения с трона, никому не давал.
Об этом путешественника предупреждали бывалые люди.
Итак, ученый стал карабкаться вверх, думая найти проводника, и как-то, цепляясь ногтями и ботинками, долез до тряпки.
Тут же он увидел узкую щель в скале, сунул тряпку за пазуху (зачем-то) и затолкал себя в щель.
Опять-таки залезть легче, чем вернуться обратно, но назад ходу уже не было (вспомним короля и его вертолет), и ученый, втискиваясь все дальше и застревая на каждом выступе, продирался в тесной щели в глубь скалы.
Он лез и лез и вдруг увидел, что это уже не щель, а улица в горном селении и что с обеих сторон его окружают каменные дома и ограды.
Ученый стал заходить в дома и никого там не обнаружил.
И не было буквально никаких следов человека, ни посуды, ни черепков, ни одеял и подушек: голые стены.
Ученый решил, тем не менее, отдохнуть и лег в каком-то доме, накрывшись найденной тряпкой.
Он тут, кстати, ее и рассмотрел — это было нечто вроде древней скатерти или знамени, выцветшая материя, затканная почерневшим золотом.
Любой музей мира дал бы за такую тряпку большие деньги, но ученый об этом не думал.
Он накрылся этой скатертью, и мир и покой сошли на его бедную голову, и перестали болеть разодранные в кровь руки и колени.
Тут же его разбудил невнятный шум, он вскочил и выбежал на улицу.
Была уже ночь, и на улице толпились маленькие худые люди, сильно встревоженные.
Они что-то говорили, указывая руками вдаль, и ученый, сложив свою тряпку и спрятав ее за пазуху, пошел в том направлении.
Вслед за ним тронулись и эти люди.
Всю ночь они шли — сначала по улице, потом по тропам над безднами, в щелях между скал, по висячим мостам, через перевалы, причем небо было совершенно черное, без проблеска звезд — видимо, висели тучи.
Но как-то все-таки ученый пробирался во главе своей неожиданно возникшей экспедиции, сам недоумевая, почему так легко идти в этой непроглядной тьме.
Наконец они добрались до высочайшего пика, который горел в лучах невидимого еще солнца как розовый кристалл, сверкая гранями.
Эта скала, однако, оказалась на поверку домом, многоэтажным, видимо, хотя окна виднелись только на самой вершине и нестерпимо светились, как будто именно там, внутри, пряталось солнце.