От талии так и тянет подтянуть ещё вверх. С трудом поддеваю кромки, они уже норовят сесть на кожу так же плотно, как и в паховых складках. Щёлкают по телу, вырываясь. Всё же до нижних рёбер натягиваю трусы, сзади они закрывают область почек. Оглаживаю поясницу ладонями. Всё так гладко-гладко, кромки еле чуются. А цвет! Коричневато-серые пятна на кремовом фоне, что-то от леопарда или дикой кошки. Так бы по всему телу!
Надька хитро щурится. Ну, почуяла, как оно? Материя тончайшая, зато какое чувство защищённости! "Киска" чуток подпучивает, но это даже приятно глазу, не "проваливается" низ. Делаю разные движения, всё тип-топ.
Поверх таких влитых трусов любая одежда, даже, может, джинсы, будут чувствоваться как какая-то лёгкая временная накидка… надёвка. Дальше от тела, в общем. Ниша поблизости уже занята. Двигаться можно так, чтобы не бояться, что слетит низ, главное всё равно останется при тебе, и вид приличный вполне. А для робкой девушки то очень важно, хотя реально, конечно, ничего не слетает. Зато всякие "А вдруг" гасятся в зародыше.
Услышанное немного отвлекло Еву. Да, ей бы такие трусы не помешали. Хотя сейчас не спасут.
Вдруг кто-то сзади сказал:
— Смотрите, Томка проиграла. Скорей раздевай ту!
Кто-то сунулся, тянется руками, тянется, медленно нащупывает ремень… Ну, скорее же, из меня уже лезет! Сзади голос:
— Нет, показалось. Оставь её!
Чёрт, это они чтоб расслабить её, спровоцировать. Ева снова изо всех сил зажала брюшной пресс, часто-часто задышала. Эх, политологини вы гуманитарные, какие же вы стервы! О честности они гутарят!
Двое девчонок уже медленно двигались к выходу, на ходу договаривая:
— Я тогда поняла: если что-то прокантовывается через верхнюю одежду, лифчик там или трусики, значит, это бельё не дружит с кожей, она его отталкивает, приходится прижимать верхом. Что? Да знаю, что толсто, но кожа как бы говорит: хочешь дружить, не возвышайся надо мной, а ложись по мне тонким слоиком. А раз возвышаешься толстыми своими местами, то пусть они и пучат одежду, бросаются в глаза людям. Прогибаться, чтоб смазать рельеф, я, кожа, не буду. И так уж такие кромки рубцы того и гляди оставят.
Они вышли, спокойно так, словно и не было тут никаких мучений. Конечно, китайские трусы важнее.
Кто-то ехидно предложил:
— Давайте, если кто-то из них прольёт не больше ста кубиков и сумеет зажаться, то позволим другой выпустить столько же. И если она после этого сумеет зажаться тоже, соревнование продолжится в голом виде.
— Погоди, но если обе мокрые, за что же тогда им состязаться?
— За сухую одежду, блин! А другая хоть всю ночь сиди и сушись. Ладно, дезодорант ей оставим, благоухай себе!
М-м… Сколько ещё ждать? Выпитой воде время отправляться на выход. Сейчас она побежит через почки и… Страшно подумать! Запястья соперницы, прижатые к Евиным тыльными сторонами, дёргаются, словно та сжимает-разжимает ладони, ощущается нервозность. Видать, что-то честное в соревновании всё-таки есть. Что же, единственная моя надежда, что не сдюжит невидимка-Томка. Чувствуется, что то привстанет она, то сядет обратно, и мается, мается её многострадальное тело — тоже ведь напилась.
Снова ожидание сжав зубы. Хихиканье сзади поутихло, стали раздаваться зевки. Кто-то сказал:
— Дайте им ещё хлебнуть, а то до ночи не брызнут.
Ева похолодела — этого ей не перенести. И так выпитое стало прорываться в мочевой пузырь — он ещё больше набух, выпятился. Но сначала принялись поить её соперницу, и тут послышался шум, скрип зубов о пластик. Через голову, вертясь и брызгая во все стороны, перелетела бутылка и шмякнулась об пол. Голос ахнул:
— Томка, ты чего зубами-то?! Половина ж её! Больше нет у нас!
Ева подала ладошками знак благодарности и услышала за спиной красивый грудной голос:
— Я сдаюсь, сдаюсь. Не могу больше. Зря только согласилась. Ну, пустите же нас!
И ропот:
— До первой струи уговор был! Делом докажи, что сдаёшься!
— Да в чём я домой-то пойду?
— Вот и не играй в поддавки, раз не в чем!
Послышался стон отчаяния, затем Евины запястья повело и крутануло — ой!
На фоне раздирающей боли девушка стала искать слова, чтобы разжалобить своих мучительниц, но тут кто-то бдительный сказал:
— Смотрите, как Томка юбку ножками вздыбила, ведь пустит под себя струю и не замочит!
Шуршание, издевательски-любезный голос:
— Оправим Томочке юбочку, Томочка большая девочка, Томочка юбочку бережёт, сухонькой держит, юбочка Томочку облегает, вот так вот облегает… — Шарк, шарк!
— Ай-яй, не затягивайте, ну! — И снова:
— Животик у Томочки кругленький, животик Томочку украшает, юбочка животик облегает, ремешок юбочку окружает…
— Уй-юй-юй! М-м-м…
— Та ещё не лопнула, Томку пока не затягивай!
— До ночи просидим, верно говорю. Ёмкие да терпкие попались.
Ева уже поняла: если бы не страх намочить одежду, опросталась бы уже давно, как честно ни пытайся соревноваться. Женщины вообще готовы на любые пытки, только бы хорошо выглядеть. Сейчас программа-минимум: остаться сухой. И непонятно совершенно, откуда у неё силы держаться? Может, там, внизу живота, всё уже окаменело и лишь по инерции вибрирует? А этих не разжалобишь, нет! Что же делать?
Внезапно время напомнило о себе слабым отзвуком снаружи. Зрительницы зашептались:
— Чёрт, хоть на вторую полупару успеть бы…
— Что ж они не лопаются-то…
— Дать им по банке пива…
— Не успеем — покупать надо…
— Может, водички из-под крана?
— Да не будут они пить, учёные уже.
— А пускай не пить, пускай горлышки пополощут. Вольём и придержим им головки, пускай булькают. Это их отвлёчёт от низа, глядишь, и прольются. А проглотят — тоже ничего, воды в кране много.
Это действительно было страшно. Дома, полоща горло с задранной головой, Ева настолько теряла себя, что чуть не падала, держалась за стенку. А тут ещё возня, чужие руки, держащие голову…
Но не все понимали утончённость такого рода пытки. Чей-то голос угрожающе предложил:
— Да затянуть им пояса, делов-то!
Ева помертвела. Не то что затянуть ремень — чуть-чуть дотронешься до живота — и взорвётся, хлынет! Низ туловища пульсировал болью, всё время подталкивая девичий организм миллиметр за миллиметром к краю пропасти.