Белла повернулась на бок так, что ее лицо почти полностью скрылось в тени.
— Это ведь все равно не настоящее возвращение домой, разве не так? Потому что там не будет мамы. Это возвращение означает, что мы больше не будем жить здесь, с вами, и начнем жить с ним, да?
Софи отыскала взглядом лицо Беллы по двум крошечных огонечкам, отражавшимся в ее глазах.
— Да, — просто ответила она, понимая, что никакая ложь, даже белая, не поможет Белле. — Но мне показалось, что ты уже не сильно против? И не сильно против своего папы?
Она думала, что Белла сейчас еще о чем-нибудь спросит, но вместо этого два огонечка на мгновенье погасли, и Белла прошептала:
— Я хочу спать.
Она больше ни о чем не спрашивала и не спорила вплоть до данного момента. Софи посмотрела на Луиса, который полез в карман, достал связку ключей и положил ее на стол. Белла с Иззи уставились на ключи. Два от американских замков и два — от врезных, подвешенных на поблекшую разноцветную ленточку, с которой также свешивался потертый розовый тролль с всклокоченными слипшимися волосами.
— Мамины ключи, — тихо прошептала Белла, взглянув на Софи.
— Троллик! — закричала Иззи, схватив и поцеловав брелок. — Но я ведь не должна тебя потерять, да? А то мамочка очень рассердится. — Она пробормотала эти слова машинально, как мантру, потом нахмурилась и положила ключи обратно на стол. — Но мамочки здесь нет, поэтому я не буду с тобой играть.
Все четверо разглядывали ключи как некий невиданный талисман или как инструмент, который поможет им открыть таинственную дверь в прошлое. Софи быстро взяла ключи, пока никого не стали обуревать другие ненужные мысли, и побренчала ими, как бы вытряхивая из них какую бы то ни было значимость.
— Мы собираемся посмотреть на дом, — торопливо объяснила она, заметив замешательство Луиса. — Когда вам пришлось переехать к бабушке, все произошло очень стремительно, поэтому сейчас мы вернемся, чтобы забрать кое-какие из ваших вещей. И проверить, что с домом все в порядке, чтобы…
Белла нахмурилась.
— Чтобы что? — спросила она.
— Ну… — начала было по привычке Софи, но Луис ее перебил.
— Когда мама умерла, она оставила нам дом. Теперь он принадлежит нам, нам троим, — сказал он.
— Мама оставила тебе дом? — В голосе Беллы слышалось недоверие, и Луис понял свою ошибку. Она не из тех детей, которые легко и с радостью поведутся на полуправду взрослых.
— Вообще-то, уж если на то пошло, половина дома принадлежала мне с самого начала, еще тогда, когда мы жили в нем с тобой, Белла, а после того как мама умерла, другая половина также перешла ко мне, потому что мы с мамой были по-прежнему женаты.
— Вы не были женаты, — сказала Белла. — Женатые люди живут вместе.
Луис потянулся к ее руке, которую она отдернула и спрятала под стол, сцепив ладошки вместе.
— Да, я знаю, — сказал Луис, опустив руку на цветастую скатерть. — Но по закону мы были по-прежнему женаты и… в любом случае, теперь дом принадлежит нам — тебе, мне и Иззи. Мы сейчас на него посмотрим и решим, что будем с ним делать.
Белла высвободила одну руку и просунула ее под локоть Софи.
— Что значит — «что мы будем с ним делать»? — неуверенно спросила она.
— Ну, мы можем его продать, — осторожно сказал Луис. — Или жить в нем. Втроем. Ты, я и Иззи.
Дом Кэрри располагался посередине Вирджин-стрит. Это был узкий беленый домик, рамы фасадных окон и дверь были выкрашены голубой краской. Софи узнала его сразу, не глядя на номера зданий, пока они спускались по крутой дороге. Это единственное здание, на крыше которого в ярком утреннем свете сверкал иней. Холодный пустой дом в самом центре теплой бурлящей жизни, втиснутый между другими домами в местности, которая когда-то была предметом радости и гордости Кэрри. Он оказался не совсем запущенным. В него регулярно наведывалась соседка. Включала и выключала свет, вынимала почту, которая продолжала прибывать еще долго после того, как вся нужная переписка оборвалась, и проверяла, что в доме холодно не настолько, чтобы лопнули трубы. Когда Луис говорил с адвокатом, который отправил ему по почте ключи, он обнаружил, что соседка делала еще кое-что, но пока держал это в секрете.
Все четверо стояли и смотрели на дом.
— А мама там? — спросила Иззи. На самом деле трудно было в это не поверить — в то, что Кэрри в любой момент не откроет входную дверь и не спросит, где это, черт возьми, они все пропадали? — Мне позвонить? — спросила она, дергая Софи за рукав. — Чтобы мама нас впустила?
— Мамы там нет, дура, — довольно грубо сказала Белла. Это были первые ее слова с того момента, как Луис сделал объявление за завтраком.
Иззи надула нижнюю губку.
— Я не дура, — мягко запротестовала она. — Мама сейчас на небе, среди звезд, морских волн и деревьев, правда, тетя Софи? — Софи кивнула, внутренне содрогнувшись, когда поняла, к чему сейчас приведет Иззи ее мысль. — Значит, она и в доме может быть, ведь правда?
Она сама во всем виновата: все время поддакивала Иззи, когда та спрашивала, живет ли мама в фонарном столбе, в карусели или дожде. Видимо, она совершила ужасную ошибку, постоянно ее в этом уверяя.
— Э-э-э… дело в том… — начала Софи, но тут уже вмешался Луис. Он опустился подле Иззи на коленки и обнял ее рукой за плечики.
— Мама как будто в доме, — сказал он, пытаясь не выдать голосом собственную боль. — Там всегда будут воспоминания о маме. Но самой мамы там нет. Она ушла, Иззи.
Иззи зарылась личиком в куртку Луиса, и Софи увидела, как Белла напряженно смотрит на них, и как эмоции, подобно набежавшим на солнышко тучам, исказили ее личико в форме сердечка.
Через мгновенье Белла протянула руку и притронулась к плечу Иззи.
— Все хорошо, детка, — сказала она, произнеся это слово не с издевкой, как обычно, а ласково, вложив в каждый слог теплоту и интонацию Кэрри. — Не расстраивайся.
Иззи выбралась из объятий Луиса и взяла Беллу за обтянутую перчаткой руку.
— Отлично, — сказал Луис и встал, по-прежнему держа одну руку на плече Иззи. — Пойдемте-ка побыстрее греться.
Примерно с минуту все молчали, оглядываясь в небольшой прихожей, ведущей в кухню и ванную. Потом Луис зажег свет и, подойдя к лестнице, включил термореле парового отопления. Послышался щелчок, и батарея под подоконником начала скрипеть.
— Все в рабочем состоянии, — сказал он, с триумфом оглядев комнату. — Здесь ничего не изменилось.
Софи только хотела спросить, а какого черта что-то должно было измениться в пустом доме за какие-то полгода, да вовремя поняла, что Луис зашел в дом впервые за три года. Ну, а при каких обстоятельствах он его покинул, известно только ему и, может быть, Белле. Он все оглядывался, а потом одним широким шагом пересек комнату и снял с каминной полки фотографию в рамке. Это была их с Кэрри свадебная фотография.
Пока Луис, чье повернутое в профиль лицо скрывали волосы, рассматривал фотографию, Софи, глубоко и резко вдохнув, вдруг в один момент осознала, что Кэрри действительно больше нет.
И находясь здесь, в такой близости от нее, она почти задохнулась под тяжестью этой пустоты.
Кэрри действительно умерла, потому что если ее нет здесь и сейчас в этом доме и в этой жизни, — которую Софи подсознательно рисовала в своем воображении — значит, ее нет нигде. У Софи защипало глаза.
— Я только… — сказала она и быстро прошла через кухню в ванную, надеясь, что все остальные сейчас настолько погружены в собственные мысли, что и не заметят ее отсутствия. Отодвинула раздвижную дверь, за ней располагалась абрикосовая ванная комната, продававшаяся вместе с домом, которая всегда смешила Кэрри.
Софи опустила крышку унитаза и уселась на нее. Несколько раз глубоко вдохнула и попыталась сосредоточиться, но слезы текли сами собой, медленные и горячие. У нее затряслись плечи, дыхание стало прерывистым, и она всем сердцем ощутила, что Кэрри умерла, как будто от нее отобрали маленькую, но жизненно важную часть ее самой.
— Не смей плакать, — прошептала она самой себе. — Не сейчас. — Она яростно вытирала слезы тыльной стороной ладони, с каждым взмахом ресниц повторяя этот процесс заново, но они не прекращались. И с отчетливой ясностью — как будто от слез у нее прояснилось зрение — она увидела все, что находилось в ванной. В мыльнице поблескивала пара золотых колец в уши, за унитазом виднелась открытая коробка тампаксов. Бюстгальтер, давным-давно выстиранный и повешенный сушиться на багетку душевой занавески, теперь был жесткий и запылившийся. Софи заплакала еще сильнее.