Страхи, терзавшие Поппи, быстро развеялись. Она спокойно миновала стойку службы безопасности, причем, как ни странно, не услышала угрожающего писка датчиков. Ее не остановили перед толпой остальных пассажиров, и никто не потребовал, чтобы она слезла со своего кресла и позволила им осмотреть его — не прячет ли она под сиденьем взрывное устройство. С того времени как она в последний раз улетала из Манчестера, прошло более двенадцати лет. Тогда, чтобы сесть в самолет, нужно было пересечь летное поле и по трапу взобраться наверх. Теперь же для этого требовалось всего лишь проехать по специальному рукаву, который сильно смахивал на кишку, а это не составило ни малейшего труда. Не требовалось никакого лифта, которого она до смерти боялась, она ни за что не зацепилась и не упала в проходе между креслами, когда усаживалась на свое место, и не заревела, когда стюард отвез ее кресло в хвостовую часть самолета — а ведь это означало, что теперь она ни при каких обстоятельствах не сможет до него добраться. Кресло всегда было тем якорем, благодаря которому Поппи чувствовала себя уверенно. Без него она просто не могла существовать. По спине ее пробежала дрожь — ей не хотелось думать о том, что будет, если что-то случится и пассажирам будет велено покинуть самолет.
Но ничего такого не случилось. Сказать по правде, полет прошел даже более гладко, чем когда-либо на ее памяти, и она постепенно повеселела. Поппи постаралась продумать все заранее: ничего не пила перед полетом и предусмотрительно сходила в туалет, перед тем как сесть в самолет, чтобы не было необходимости делать это во время полета. И как только она уселась в кресло и пристегнулась, как все пассажиры вокруг нее, на душе у нее разом полегчало и она почувствовала, что она — как все. А когда какой-то мужчина, по виду типичный бизнесмен, последним взобравшись на борт, проскользнул мимо нее и уселся в свободное кресло у иллюминатора, а потом беззастенчиво флиртовал с ней чуть ли не до самого Питтсбурга, Поппи даже немного растерялась. И только потом ее вдруг осенило — да ведь ему и невдомек, что перед ним калека. К тому времени, как они сели, его непрерывная болтовня успела уже изрядно ее утомить. Поппи начала томиться, соображая, как бы половчее от него избавиться. И когда стюард предупредительно подкатил к ней ее кресло, она почувствовала нечто вроде злорадства.
Ей страшно хотелось полюбоваться выражением его лица, но склонившийся к ней стюард лишил ее этого удовольствия.
— Обычно мы выпускаем сначала всех остальных, но сегодня решили сделать исключение, потому что иначе вы можете опоздать на пересадку.
И началась суета.
До ее рейса оставалось всего несколько минут, так что она никак не успевала заглянуть в туалет. Боясь, что не дотерпит до Майами, Поппи, едва оказавшись на борту, подозвала к себе стюардессу. Поскольку времени отвезти ее назад в терминал уже не оставалось, одна из стюардесс любезно помогла ей войти и выйти из крошечного туалета на борту. Смущенная донельзя, Поппи залилась краской и опомнилась, только когда уже сидела на предназначенном ей месте. Она не слишком хорошо помнила, как стюардесса забрала ее кресло, и все полчаса полета сгорала от стыда, воображая, что все пассажиры, оказавшиеся свидетелями устроенного ею представления, сейчас с жаром обсуждают это шоу.
Вдруг она услышала тоненькое «мяу». Сидевшая возле нее женщина сунула руку в сумку и что-то ласково проворковала. Потом смущенно улыбнулась Поппи.
— Я заводчица, развожу кошек. Этому малышу всего десять недель от роду. Везу его на новое место жительства. А он, дурачок, боится.
Поппи вдруг представила крошечного котенка, только недавно навсегда потерявшего мать, скорчившегося от ужаса в темной сумке, которого везут, неизвестно куда. Вот кто действительно имеет полное право бояться, грустно усмехнулась она про себя. Уж ему, небось, куда хуже, чем ей. Котенок снова мяукнул, и Поппи внезапно вспомнилось, как Виктория раз за разом пыталась вспрыгнуть на шкаф, падала и вновь пыталась, пока не добилась своего. И Поппи сразу стало легче. Все ее смущение вдруг куда-то пропало.
Оно исчезло бесследно — где-то на полпути между Западной Виргинией и Флоридой Поппи внезапно сочла смущение роскошью, на которую она не имеет права, и напрасно потерянным временем, которого у нее тоже нет. Тем более сейчас, когда есть заботы и поважнее, добавила она про себя. И заставила себя переключиться на них.
Наконец, самолет совершил посадку в Майами. Приятельница Кэсси, Сюзан Макдермотт, уже ждала Поппи у выхода. Не успела та появиться, как Сюзан с улыбкой кинулась к ней навстречу и, предупредив, что встречу перенесли на час раньше, торопливо покатила Поппи к поджидавшей их машине. Та даже ничего не успела сообразить, как они уже подъезжали к городу.
Поппи ошарашенно крутила головой по сторонам: теплый воздух, ни крупинки снега на улицах, вдоль которых приветливо кивают растрепанными макушками пальмы, уходящие вдаль до самого горизонта, небоскребы вместо холмов… Но сильнее всех других чувств было удовольствие от того, что она все-таки это сделала. К тому времени когда ее кресло-коляска въехала в лифт адвокатской конторы, Поппи уже просто раздувалась от гордости, но как только кабина остановилась на пятом этаже, она заметно присмирела. Двойные стеклянные двери с тихим шорохом раздвинулись в стороны, и она вслед за Сюзан двинулась по коридору к отделанному красным деревом конференц-залу.
Норман Андерсон оказался гораздо старше, чем она представляла, примерно ровесником Мэйды, с простым, но приятным и честным лицом. Выражение лица у него показалось ей по-детски беззащитным. Она, пожалуй, удивилась бы этому, если бы вид его спутницы не поразил ее еще больше.
Мика изо всех сил старался не думать о том, что сейчас происходит во Флориде, — уж слишком многое было поставлено на карту, а он ничем не мог тут помочь. Не хотелось ему думать и о четырнадцатилетней девочки, которая вдруг неожиданно возникла из небытия. Он мог только сожалеть о том, что ребенок, от которого в свое время отказалась Хизер, теперь держит их судьбу в своих руках. И от нее зависит не только судьба самой Хизер, но также судьба его самого и двух его дочерей. Это казалось до обидного несправедливым.
Но мир полон подобных несправедливостей, одной из которых была зверская жестокость, с которой Роб Диченца некогда обращался с Хизер. А разве справедливо то, что спустя столько лет ее бросили в тюрьму, обвинив в его убийстве? А снежная буря, грозившая сгубить его урожай? По части первых двух из них он был бессилен что-либо изменить, поэтому, взяв себя в руки, занялся сахароварней. Еще дюжина добровольных помощников явились прямо с раннего утра, и всю первую половину дня они не разгибая спины расчищали завалы. Теперь, когда основную часть трубопровода удалось привести в порядок и сок мог снова прибывать без помех, а эта часть холма была уже очищена от поваленных деревьев, будущее уже не казалось Мике таким мрачным. И пока Гриффин руководил добровольцами на подступах к сахароварне, Мика получил возможность сварить тот сок, что накопился за последнее время.
Он включил цепь. Сок медленно двинулся к выпарочному агрегату, дошел до точки кипения сначала в заднем котле, потом стек в передний котел, после чего оказался, наконец, в последнем из них. Когда он уже почти превратился в сироп, Мика включил фильтровальный пресс. И тут его настигла последняя несправедливость судьбы. Фильтровальный пресс был единственным агрегатом из всей системы, для которого требовался электрический ток. А электричества по-прежнему не было. Правда, зная, что у него есть запасной генератор, Мика не слишком переживал. И вот теперь, когда он нужен был Мике как воздух, этот самый генератор взял да и вышел из строя.
Одного взгляда на дочь Хизер оказалось достаточно, чтобы у Поппи захватило дух. Ей не нужно было говорить, кто перед ней: у Алтеи Андерсон не было ни серебристо-серых глаз ее матери, ни крошечного шрама возле губы, но в остальном сходство было просто потрясающим. У матери и дочери были совершенно одинаковые длинные густые волосы, то же лицо в форме сердечка, те же прямые брови вразлет, то же хрупкое, изящное телосложение.