— Вы, например? — прорычал сенатор. — Ради этого вы и ввязались в это дело, да? И теперь, как «честный» человек решили сообщить, что вслед за книгой последуют, так сказать, комментарии? Спасибо, что хоть предупредили!
Гриффин выразительно свистнул.
— Кажется, вы забыли, что в контракте, который я подписал, условие о неразглашении информации выделено отдельным пунктом, — с едким сарказмом в голосе напомнил он. — Если вы боитесь, что я нарушу слово и вопрос о доверии между нами больше уже не стоит, тогда нам не о чем больше говорить. Наймите себе другого «негра», и дело с концом. Желаю удачи!
— Погодите, Гриффин, — сразу сбавил тон сенатор. — Экий вы горячий! Не кипятитесь. Я ведь не говорил, что я вам больше не доверяю. Мы обсуждали, так сказать, гипотетический случай.
— Возможно. Но прозвучало это как оскорбление.
— Вот как? Что ж, тогда прошу извинить. Меня всю жизнь считали грубияном. Но до сих пор мне нравилось, как вы работаете. И я не хочу никого другого, вам ясно? Просто… слушайте, — вновь вскипел он, — а что бы почувствовали вы, если бы позади у вас была счастливая, достойная жизнь, и вдруг кому-то непонятно зачем понадобилось копаться в ней грязными лапами, чтобы раскопать одну-единственную глупость, которую вы совершили по молодости?
— Странно, как это у вас язык поворачивается называть вашего сына «глупостью»! Тем более что он уже давно муж и отец. И к тому же хороший врач-педиатр. Вспомните — ведь это вы помогли ему добиться всего этого. Мне кажется, вы должны этим гордиться.
— Я и горжусь, — недовольно буркнул сенатор. — И все равно — это очень личное.
Гриффин тяжело вздохнул.
— Слушайте, давайте не будем лукавить. Многие и так уже знают — или догадываются — о его существовании. Все, что требуется от вас — это официально признать, что у вас есть прекрасный сын. Его матери давно уже нет в живых, так что это не причинит ей лишней боли. А ваша супруга и без того давно уже в курсе дела. Не думаю, что она станет возражать. Тем более что у вас четверо общих детей, и она знает, что ее положению в качестве вашей жены ничто не угрожает. Мы упомянем о нем так, что это не привлечет особого внимания, обещаю вам. Господи, да ведь мы сейчас говорим о всего одной главе — одной из двадцати! — зато те, кто возьмут книгу в руки, станут считать, что и все остальное в ней тоже правда — коль скоро вы решились рассказать о таком! Советую вам подумать об этом.
В трубке послышалось недовольно ворчание.
— Да. Знаю.
— Вы не хотели этого сына. Но вы с честью вышли из этой ситуации. Вы сделали именно то, что должны были сделать. И людям будет приятно об этом читать.
— Вы так думаете?
— Уверен на все сто процентов. Вы и без того пользуетесь всеобщим уважением. А после такого признания… да на вас станут просто молиться!
На том конце наступило долгое молчание. Потом послышался тяжелый вздох.
— Ваш отец был из тех, с кем лучше не связываться — особенно в здании суда. Язык у него был без костей. Мог уговорить кого угодно. Поздравляю — похоже, вы унаследовали это от него.
Гриффин молча ждал продолжения.
Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем сенатор Прентисс Хэйден снова заговорил.
— Ладно, черт с вами! — раздраженно рявкнул он. — Делайте, что хотите! — И швырнул трубку.
Гриффин решил, что неплохо опробовать свое умение убеждать на Поппи, но полагаться на одни слова было бы глупо, а новостей по-прежнему не было. К тому же ему не хотелось торопить события. Он приготовил ей обед, потом отвез ее к Чарли поболтать и посплетничать. Вернувшись домой, Гриффин развел пожарче огонь, сел на диван, а Поппи усадил к себе на колени. Он пересказал ей свой разговор с Прентиссом, после чего они долго говорили о Синди. Потом Гриффин вздохнул.
— Ты счастливица, — сказал он. — Тебе нечего бояться прошлого. Люди, которые имеют право тебя судить, знают правду и тем не менее любят тебя. Так что тебе грех гневить судьбу. Поппи… выходи за меня замуж.
Поппи поспешно приложила кончики пальцев к его губам:
— Не надо об этом. Не сейчас, хорошо?
— Я люблю тебя.
— Шшшшшш.
— Правда, люблю.
— Сейчас — возможно. А что будет через неделю? Или через месяц?
— Почему ты не спросишь: а через год? Или уж заодно через пять лет? Через десять? Буду ли я любить тебя тогда? А ты меня? Брось, Поппи. Если люди боятся рискнуть, это уже не любовь. Я хочу жениться на тебе. Хочу иметь от тебя детей. Лучше всего двух. Двое меня вполне устраивают. Скажем так: двоих я как-нибудь выдержу.
— Может, я вообще не смогу забеременеть.
— Ни одна женщина не знает это заранее. И ни одна супружеская пара тоже.
— Ты ведь знаешь, что я имею в виду.
— Нет. Даже не догадываюсь, — решительно заявил он. — Если помнишь, за последние две недели ты делала такое, о чем раньше боялась даже подумать. Может, тебе напомнить? Нет? Так что тебе мешает продолжать в том же духе?
— Я не могу уехать из Лейк-Генри.
— Можешь. Тебе этого просто не хочется. Впрочем, мне тоже. Честно говоря, мне тут нравится. Не поверишь, но я влюбился в этот ваш городишко, честное слово. И твой дом мне тоже нравится.
— Он слишком маленький.
— Ну, у меня есть кое-какие деньги. Можем что-нибудь придумать. Надстроить этаж. Или пристроить еще одно крыло, земли ведь вокруг хватает. Хочешь — правое, хочешь — левое. Не проблема.
— Знаю, знаю, — отмахнулась Поппи. — Просто… все это так неожиданно…
— Так обычно и бывает. Ты любишь меня, Поппи?
Она кивнула.
— Тогда для чего ждать?
— Не знаю. Просто остается еще…
— Хизер, — догадался Гриффин. — Но очень скоро мы об этом узнаем.
— И все-таки есть еще что-то…
— Все никак не можешь себя простить, да? Я уже говорил тебе, Поппи. Тебе еще предстоит как-то справиться с этим, но это же не мешает нам пожениться. И кто сможет лучше помочь тебе справиться с твоими сомнениями, чем муж?
— Муж? Звучит просто как в сказке.
— Так от тебя зависит сделать ее былью. — Он уже не знал, что еще сказать. Снова просить ее? Он не мог.
Поппи долго молча перебирала его пальцы, рассматривая их так, словно видела в первый раз. Потом посмотрела ему в глаза.
— Подожди еще немного, хорошо? Совсем чуть-чуть. Есть еще кое-что… одно дело, с которым я должна покончить.
Но на самом деле у Поппи оставалось не одно дело. Все утро пятницы она ломала себе голову по этому поводу. Жизнь в Лейк-Генри, и без того неспешная, совсем замерла. И дело тут было даже не в обрушившейся на город снежной буре. Все притихли и, казалось, чего-то ждут. Это состояние нетерпеливого ожидания было заметно везде. О нем говорила непривычная тишина у «У Чарли», опустевшее здание почты, упорно молчавшие телефоны в доме Поппи.
Похоже, ни о кого не было настроения разговаривать.
У нее самой, впрочем, тоже. Поппи ловила себя на том, что сидит, тупо разглядывая тренажеры, и просто смотрит в окно. А механически сделав все упражнения, возвращается в кабинет, к своим телефонам и снова сидит, уставившись на панель с лампочками. Выдержав час, Поппи снова усаживалась на велотренажер, потом переходила к брусьям. Во время кратких перерывов Виктория забиралась к ней на колени. Когда Поппи была занята, кошка, недовольно подергивая хвостом, уходила в соседнюю комнату. Она ни разу не осталась с ней, пока Поппи занималась на брусьях. Интересно, может, это знак, гадала Поппи.
Гриффин все утро просидел в кафе «У Чарли». Он посчитал, что Поппи нужно время поразмыслить на досуге, вот и решил оставить ее одну, а заодно и самому поработать. Выбрав столик, с которого открывался великолепный вид на чернеющий вдалеке лес, он воткнул вилку своего ноутбука в розетку и принялся внимательно просматривать свои заметки, утвердительно кивая всякий раз, когда Аннет спрашивала, принести ли еще кофе. Мелькали знакомые лица, но никто не присаживался за его столик, ограничиваясь беглыми приветствиями. Гриффин не обижался. Его тоже захватило общее настроение. Лейк-Генри словно чего-то ждал…