— Хочешь, чтобы я сняла... — начала было она, поднимая руки к застежке своей сорочки.
— Нет. — Он остановил рукой ее пальцы и улыбнулся, заметив ее удивленный взгляд. — Еще не время.
Не дав ей спросить «почему?», он обрушил на ее лицо множество нежных, словно летний дождь, поцелуев.
Она, как кошечка, потерлась об него и снова с наслаждением провела рукой по его груди и плечам. Его кожа, прохладная на ощупь, теплела от ее прикосновений, и его внутренний жар проникал в нее, как это было в те ночи, когда они спали вместе.
Он проделал поцелуями дорожку от уголка ее губ, по скуле и вниз по горлу.
У нее припухли губы, ставшие вдруг сверхчувствительными, хотя он едва прикоснулся к ним. Ей хотелось таких же глубоких поцелуев, какие она испытала прежде, и она наслаждалась приятным предвкушением. У нее была всего лишь одна эта ночь с ним. И она не хотела из-за спешки пропустить хотя бы один ее момент.
Но она была голодна... а он представлял собой настоящее пиршество.
Ее пальцы, помимо ее воли, слегка прикоснулись к его маленьким твердым соскам. Интересно, такие ли они чувствительные, как у нее? Она обвела вокруг них ноготками, слегка поцарапав каждый словно разыгравшаяся кошечка. Он издал стон и двинулся навстречу ее пальцам, требуя большего.
Ее красивый... лев? Нет. Элегантный, мощный, рыжевато-коричневый, он был скорее похож на кугуара.
Она по-кошачьи лизнула его солоноватую кожу, ощутив ее пряный вкус. Он напрягся. Может быть, ему не понравилось?
Она подняла взгляд и заметила промелькнувшую белозубую улыбку.
— Еще, — пробормотал он.
На этот раз она очень осторожно укусила твердые соски, и он, задрожав, выгнулся ей навстречу. Она улыбнулась, ощутив свою женскую силу, и тут же охнула, когда он прикоснулся к ее груди сквозь ткань сорочки.
Он погладил грудь так деликатно, что она могла бы и не заметить. Но у нее каждое прикосновение вызывало безудержную дрожь. Ее груди были болезненно чувствительными, и затвердевшие соски приподнимали ткань, жаждая его касаний.
— А теперь... — сказал он и потянулся к пуговкам ее сорочки.
Она хотела помочь ему — ей не терпелось ощутить его обнаженное тело рядом со своей кожей, — но он снова остановил ее:
— Я сам расстегну.
Она затаила дыхание.
Расстегнув маленькую костяную пуговку, он нежно поцеловал ее в щеку. Как бы ни был великолепен поцелуй, Мэдди хотела большего.
Потом он принялся расстегивать следующую пуговку, причем делал это медленно, потому что у него дрожали руки.
Она чуть не застонала. Зачем только она надела сорочку с таким количеством пуговиц?
— Давайте я помогу вам.
Она одним движением сняла через голову ночную сорочку и отбросила ее в сторону поверх его рубахи.
И впервые в жизни осталась обнаженной перед мужчиной. Прохладный ночной воздух прикасался к ее коже.
Под его горячим взглядом растаяли остатки ее застенчивости. Теперь, когда он так глядел на нее, она чувствовала себя красивой, купаясь в мягком свете свечей. В воздухе плыл аромат горящего яблоневого дерева и свечей, изготовленных из воска ее собственных пчелок. Ее мир сузился, ограничиваясь этим местом, этой кроватью, этим мужчиной. Не было никаких «вчера» и никаких «завтра». Только «сейчас».
— Сливки и шелк, мед и огонь, — шептал он.
Он легонько провел пальцем по ее щеке, потом наклонился и остановился, почти касаясь губами ее губ.
Сердце ее гулко билось в груди.
Действуя губами, языком, руками, он изучал ее, пробуя на вкус, вдыхая ее запах, поглаживая руками так, что она таяла от удовольствия. Каждое его прикосновение вызывало дрожь во всем теле. Мэдди цеплялась за него, потому что ей казалось, будто она падает, хотя она лежала в своей постели, в его объятиях.
Она беспокойно металась, сама не зная точно, чего именно хочет, но уверенная в том, что дать ей это сможет только он, и никто другой.
Его руки ласкали ее между бедрами, осторожно разводя их, и... ох! У нее перехватило дыхание, ее тело вышло из-под контроля, выгнулось и задрожало, а весь окружающий мир исчез.
Нэш отчаянно цеплялся за остатки самоконтроля. Ему хотелось посмаковать каждый момент, каждое ощущение и каждый прерывистый вздох. Ее глаза цвета золотистого коньяка широко распахнулись, вглядываясь в него. Потом она закрыла их, будто отгородившись от него, содрогнулась всем телом и заметалась под ним, достигнув пика.
Он застонал, отчаянно желая немедленно глубоко погрузиться в ее стройное, золотистое, ожидающее его тело, душистое, как свежее сено. Он сдерживал себя из последних сил. Для нее это было впервые. Он был твердо намерен сделать все как можно лучше.