Глава 2
Мирьям
Шокировано смотрю в суровое непроницаемое лицо Давида. Он словно неприступная скала. Всегда острая на язык, мгновенно теряю способность к речи. Под его тяжелым прямым взглядом из-под густых, черных, как смол, бровей я в полной мере прочувствовала почему Садулаева называют акулой в отельном бизнесе. Бешеная аура так и грозит раздавить. Хищник! Вздрагиваю. Никогда не думала, что я почувствую это на собственной «шкуре».
На мгновение становится так больно, что перехватывает дыхание. Только вот я ни в чем не виновата! Точнее, виновата, но не в том, в чем меня так голословно обвиняет Садулаев Давид Мансурович. На кончике языка отчетливо чувствуется терпкая горечь, похожая на прогорклый липовый мед. Нет, я боюсь Садулаева Давида не из-за его положения, даже не из-за того, что у нас не сложилось. Ужас рождается от того, что в нем сосредоточено так много ненависти, которая направленна остроконечной пропитанной ядом стрелой именно в мою сторону. В памяти еще живо то, что было между нами раньше, до того переломного момента, когда моя судьба безжалостно разделилась на «до» и «после»; когда мне пришлось позорно сбежать. Из города, из жизни Давида… Мне пришлось предать не только любимого мужчину, но и себя.
— Ты так меня ненавидишь? — эти слова даются очень тяжело, но что-то как будто толкает задать этот вопрос.
Садулаев сильнее сжимает челюсти — так, что на высоких широких скулах начинают ходить желваки, но он все же отвечает:
— Нет, себя ненавижу, — шокирует ответом бывший жених.
— Почему, Давид? — смотрю в черные, как бездна, глаза. Шепчу, потому что боюсь позорно разрыдаться прямо здесь, на глазах десятков свидетелей.
— Потому что был в тебя влюблен. Идиот!
На мгновение в черных агатовых глазах появляется что-то знакомое. Но прежде, чем я успеваю понять, что именно, Давид презрительно кривит уголок губ и делает глоток из стакана.
Опускаю глаза и тяжело сглатываю. В ушах, как заезженная пленка от магнитолы, звучит: «Был».
Еще сильнее сжимаю ручку небольшой бежевой сумочки, от чего грубый материал кожзама больно впивается в чувствительную тонкую кожу ладони. А, может, я правда все выдумала?! И вместо ненависти в черных глазах совсем другое чувство? Просто пустота. От этой мысли почему становится еще хуже.
— Давид Мансурович!
Растеряно поворачиваюсь на голос своего начальника.
Владимир Сергеевич, поправляя на ходу широкий темно-синий галстук в крупный ромбик, который совершенно не подходит к его светло-горчичному пиджаку и такого же цвета брюкам, спешит к нам. Добродушно улыбаясь, начальник ловко лавирует между гостями, приближаясь все быстрее.
— Как долетели? — поравнявшись с нами, начальник крепко с чувством пожимает руку Давиду. — Надеюсь, без происшествий?
Невооружённым взглядом видно, что мужчин связывают не только рабочие моменты.
— Нормально, — суховато отвечает Давид, но, похоже, Владимиру вполне достаточно и этого.
— О, я вижу вы познакомились с Мирьям, — серые глаза с интересом перебегают с смурого лица Давида на мое — напряженное, а затем обратно. — Наш молодой специалист.
Мужчина тепло мне улыбается, и я напрягаюсь под все больше и больше мрачнеющим взглядом Садулаева. А дальше происходит то, чего я больше всего боялась.
— Напомните свою должность?
Темные глаза Давида мгновенно становятся непроницаемыми, и я даже не сразу понимаю, что он обращается ко мне. Внутри меня начинает буквально бушевать шторм. Все дрожит и трепещет от страха. Кажется, именно сейчас Садулаев реализует свою долгожданную месть — разрушит мою карьеру — все, к чему я так долго и упорно шла. Мне сейчас нельзя остаться без работы! В отчаянии заламываю пальцы. Еле разлепив внезапно пересохшие губы, отвечаю:
— Младший специалист по персоналу.
Садулаев проводит задумчиво пальцами по темной щетине, покрывающей подбородок. Он явно испытывает мои нервы на прочность. Смотрит так пристально и внимательно, будто решает сложную математическую задачу. Черные глаза горят ничем не прикрытым цинизмом. Боже, я пропала!
— Не слишком ли… — Давид делает многозначительную паузу, прежде чем жёстко продолжить, — молодая девушка для столь ответственной работы? — переводит взгляд на Владимира Сергеевича. — Или это назначение за какие-то особые заслуги?
Густая бровь Давида иронично приподнимается, и мои щеки опаляет жар. Я борюсь с инстинктивным желанием прижать подрагивающие ладони к ярко-алым пятнам, покрывшим светлую тонкую кожу лица. Да он что, совсем совесть потерял?! Шокировано приоткрываю губы. Глаза застилают слезы.