И, все же, во взрослой жизни тоже есть свои прелести. Например, стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Теперь-то я точно знаю, что не пропаду — у меня есть я сама. Если раньше я жила эмоциями и своими «хотелками», то сейчас я на первое место ставила холодный разум.
Невольно вспоминаю разговор из прошлого с Давидом. Как раз после того, как я выдала очередную свою «фирменную» глупость, разбив машину Садулаева.
— Скажи, неужели ты не боялась разбиться насмерть?
— Нет. Когда мчишься на машине, пять минут твоей жизни бывают интересней, чем у многих людей вся жизнь.
Я испытывала прилив адреналина, как всегда, когда знала, что поступаю дурно, но уверена, что это сойдёт с рук. Но все это ничего не стоит, в сравнении с самым невероятным по ощущениям экстримом — ожидание результата теста на беременность.
Прикладываю ладонь к животу, где бьется маленькое сердце, крохотная жизнь.
Пусть все и не выглядело, как в фильмах, когда героиня видит две полоски на тесте и пускает счастливую слезу. Скорее, наоборот. Я была в шоке, растерянности, в панике. Не знаю даже, сколько времени я просто просидела, глядя в одну точку в стене, сжимая в руке тест, на котором прямо на лакмусовой бумажке четко было видно две ярко-красные полоски. Не буду скрывать: на одну долю секунды у меня появилась мысль, за которую я буду вечно себя корить. Она мелькнула так же мимолетно, как и исчезла, даже не озвученная вслух. Я буду рожать! Буду! Боже, только подумать… Наш малыш. Давида и мой. Впервые за долгое время я плачу и улыбаюсь. Я люблю тебя, жизнь! Благодарю за подаренный смысл — за эти две полоски.
Отбрасываю воспоминания прочь, наблюдая, как Клоди увлеченно поглощает свой нехитрый ужин, и негромко охаю, когда до меня доходит то, что на мне все еще надет пиджак Давида. Черт! Вот проклятие… Растерянно провожу по гладкой черной ткани ладонью и неожиданно для себя нащупываю что-то в левом кармане. Рука ныряет внутрь, и я вынимаю на свет кожаный мужской бумажник. Растерянно хлопаю глазами, разглядывая темно-коричневое квадратное портмоне коричневого цвета. Оно выглядит внушительно и очень солидно, что, впрочем, не удивительно. Все-таки, вещь принадлежит самому Садулаеву Давиду Мансуровичу, а во вкусе ему не откажешь. Любопытные пальчики ныряют вглубь бумажника, и я интересом изучаю содержимое. Кредитки, наличка… А это что такое? Тяну за уголок небольшой белой бумажки и удивленно замираю, не веря своим глазам. Не может быть! Как такое возможно?!
Глава 6
Мирьям
Удивлённо разглядываю фотокарточку, на которой изображена… я. Брови невольно сходятся на переносице. Этот снимок был сделан на праздновании дня рождения моей подруги Катьки Наумовой. На фотокарточке я выгляжу такой юной и беззаботной. Уже более двух лет прошло. Тогда мне едва исполнилось семнадцать, и мои родители были живы. Как жаль, что я не ценила это ни в то время, ни год спустя, когда отец заявил, что я должна выйти замуж за Давида.
Мысленно уношусь в прошлое.
… - Нет! Я не выйду за него, — откидываю темные пряди волос с лица, упрямо сверкая глазами.
Не каждый поймет, что за этой яростью скрываются горькие слезы, полные бессилия и отчаянья. Все привыкли, что Мирьям Юсупова — избалованная девчонка, не знающая, что такое глубокие чувства. Кажется, что душу разъедает кислота, до того больно.
— Мне плевать на твои выкрутасы, — жестко чеканит сквозь зубы отец. — Пусть с тобой разбирается Давид.
— Я его терпеть не могу! — кричу в отчаянии. — Не хочу выходить замуж ни за кого, кроме Максута! Тем более, за этого…
Губы дрожат, и я принимаюсь отчаянно моргать. Никто не увидит моих слез! Почему они так?! За что?! Знают же, что люблю другого…
— Глупости, дочь! — обрывает поспешно отец. Высокие скулы, покрытые щетиной с сединой, багровеют. — Люблю, не люблю… Где ты только набралась этой ереси? Это все воспитание твоей матери, — говорит, словно оправдываясь перед кем-то.
Замечаю, что отец смотрит куда-то мне за спину. По позвоночнику проходит холодок. Нервно ежусь. Облизываю пересохшие губы, прежде чем обернуться, и попадаю в плен черных, как ночь, глаз Давида Мансуровича. Он — старший брат Максута. Ненавижу!
Давид смотрит прямо и уверенно. Красиво очерченные губы крепко поджаты и образуют сплошную линию. Держится он с завидным спокойствием. Мне бы так! Высокий, широкоплечий… Он — словно несокрушимая гора. Соболиные брови сведены на переносице. Мои слова явно пришлись не по душе мужчине. А на что он рассчитывал?!