— Не заметил ли чего-нибудь ваш муж?
— Выпив лекарство, он поморщился, но такое случалось и раньше. Он заметил, правда, что лекарство горьковато.
— Говорил ли ваш муж или намекал каким-нибудь образом на то, что намеревается принять необычно большую дозу?
— Никогда! — ответила я. Вопросов ко мне больше не было.
Сенсацию вызвали показания Тоби. Он выполнял обязанности садовника, как сообщил он. Когда мистер Джеймс Мур повредил себе спину и поэтому не смог управляться с мистером Баррингтоном, он оставил свою работу в саду и занимался лишь обслуживанием больного.
— А не было ли такого впечатления, что мистер Баррингтон намерен покончить с собой?
— Да, был такой случай.
— Когда именно?
— Вечером, накануне Рождества.
— Что именно он сказал?
— Он взглянул на стакан и сказал: «Временами я чувствую, что являюсь для многих людей бременем». Он спросил, что я думаю насчет морали, когда человек лишает себя жизни. И еще добавил, что неужели мораль важнее, чем здравый смысл?
— А было ли мистеру Баррингтону легко добраться до бутыли, содержащей снотворное?
— Она стояла в тумбе. Я бы не сказал, что достать ее было легко, но мистер Баррингтон мог, постаравшись, дотянуться до бутыли.
— Разумно ли было оставлять ее в таком месте?
— Было невозможно убрать ее оттуда так, чтобы мистер Баррингтон не заметил этого, — сказал Тоби.
Было установлено, что бутылка находилась в доступном для больного месте и что он рассматривал возможность лишения себя жизни.
Решение гласило: «Самоубийство».
Я сидела в саду старого замка в Бургундии. Слышались крики детей Шарло и Луи-Шарля, игравших в мяч на поле возле замка. Вдали виднелись виноградники со зреющими гроздьями.
Через несколько недель начинался праздник сбора винограда. Я находилась во Франции уже восемь месяцев, покинув Англию вместе с родителями вскоре после завершения расследования смерти Эдварда. Мы решили, что нам лучше на некоторое время уехать.
Все эти месяцы родители поддерживали меня. Они знали: в душе я не верила, что Эдвард покончил жизнь самоубийством. Он всегда был стоиком и принимал жизнь такой, какая она есть. Даже если бы он узнал о моей любви к Джейку, то принял это как неизбежный факт, а к такому выходу, как самоубийство, никогда не прибегнул. Я знала, что кто-то влил в его стакан смертельную дозу снотворного.
Моя мать и миссис Баррингтон быстро все подготовили к отъезду. Обе были согласны, что мне следует уехать на некоторое время. Во-первых, я нуждалась в смене обстановки, во-вторых, была проблема с Джейком. Каково бы ни было решение, подозрения могли оставаться. Я не должна была быстро соединиться с Джейком, не следовало мне и видеться с ним. Я не была уверена в своих чувствах, меня грызли сомнения. Я не могла забыть его решительные слова: «Я найду выход». Всю жизнь эти слова меня будут теперь преследовать.
Я знала, как трудно покинуть Англию моему отцу: он всегда недолюбливал Францию и французов, и я предполагала, что он будет скучать по Англии. Однако его желание быть с матерью и со мной пересилило. Он согласился, что мне будет лучше уехать подальше от Грассленда. Я же была настолько безразличной, что позволила им позаботиться обо всем.
Тамариск пожелала остаться в Эндерби вместе с Амарилис. Полагаю, она была счастлива, поскольку постоянно виделась с Джонатаном. Баррингтоны вернулись в Ноттингем, забрав с собой Клер. Они собирались погостить в Шотландии у Айрин.
Джейк отправился в Корнуолл. Я кое-что слышала о нем, точнее, получила от него несколько писем. «Одно твое слово, — постоянно напоминал Джейк, — и я немедленно приеду и заберу тебя». Существовал обычай, в соответствии с которым вдове следует выждать, по крайней мере, год после смерти мужа, прежде чем снова выйти замуж. Джейку же было наплевать на все обычаи, он готов был жениться на, мне прямо сейчас.
«Приезжай сюда, — писал Джейк. — Ты будешь далеко от дома, на другом конце Англии. Я жду тебя и тоскую. Надеюсь, ты вспоминаешь обо мне? Здесь никто не знает о случившемся, а в Лондон мы начнем ездить лишь после того, как ты все забудешь. Да и кого волнуют обычаи? Уж во всяком случае не тех, кто по-настоящему любит».
Перечитывая письма, я живо вспоминала Джейка. Я постоянно думала о нем и видела в своих снах.
«Что я буду чувствовать, если он приедет? — спрашивала я себя. — Смогу ли я когда-нибудь видеть его и не вспоминать одновременно ту самую комнату в Грассленде, с тумбой возле кровати и стаканом, стоящим на ней?»
Что же все-таки произошло той ночью? Узнаю ли я когда-нибудь об этом? Смогу ли любить того, кто убил моего мужа? Имею ли я право подозревать любимого человека? Я ни в чем не была уверена.
Возможно, именно поэтому мать и привезла меня сюда. И отец пересилил свое желание остаться дома.
Я с благодарностью принимала заботы обо мне. Я полагалась на родителей, была просто вынуждена делать это. Я не стремилась обратно в Англию… пока. Мне нужно было разобраться в своих чувствах. Если я вернусь — то Джейк немедленно приедет ко мне. А что я буду чувствовать? Что мне следует делать? Спросить: «Джейк, скажи мне правду! Это ты убил Эдварда?» Он скажет «нет», но поверю ли я ему? В этом я была не уверена. А если я любила Джейка, могла ли я быть не уверена в нем? Но если бы я по-настоящему любила, для меня не имело значения, что он сделал на самом деле?
Наступало главное событие года: сбор винограда. Я помогала как могла и видела крестьян, приехавших за много миль собирать урожай.
Стоял теплый вечер, все праздновали успешное окончание сезона. В моей комнате был балкон, я могла выйти на него и, перегнувшись через железные перила, вдохнуть ночные запахи. Отсюда виднелись башенки замка, который с такой любовью реставрировали Шарло и Луи-Шарль. Где-то вдали слышались звуки скрипок и пение работников.