У разбитого корыта еще и сегодня толпится народ: старики, старухи, дети. Вот стайка учеников из бежицких и городищенских школ. Ученики уже несколько дней не ходят на учебу. Мальчишки ждут, когда наконец Динатея вытащит на свет божий хоть одного беса: интересно все-таки посмотреть, как же он выглядит.
— У колодца полный порядок, — говорит председатель горсовета. — Там установлен милицейский пост.
Я еду в Брянский обком комсомола узнать, может быть, здесь возьмутся помочь милицейскому посту. Но секретарь обкома оказывается самым неосведомленным человеком в городе. Он только вчера услышал о существовании колодца.
— Там случилось что-нибудь? Что вы говорите?! Ай-ай, как в нашем обкоме плохо поставлена информация! Два месяца у нас под боком безобразничают шарлатаны, а мы даже не знали! — сердито бросает секретарь в сторону работников обкома и добавляет: — Сегодня же надо сесть и составить план подробных мероприятий по массово-разъяснительной работе. У колодца в Городищах должен быть наведен порядок.
Хочется думать, что секретарь сдержит свое слово и Брянский обком комсомола, хотя и с большим опозданием, возьмется наконец за разоблачение мракобесов.
1957 г.
Правнуки Ляпкина-Тяпкина
Эта командировка сулила много неожиданных приключений. Нужно было поехать в один южный город и разоблачить некоего правнука Ляпкина-Тяпкина, о лихоимстве которого сообщила нам редакционная почта.
Этот правнук имел два существенных отличия от своего знаменитого прадеда. Первое — он торговал не судебными решениями, а медицинскими диагнозами, а второе — брал мзду наличными, явно предпочитая денежный знак борзым щенкам. Правнук ввел строгую таксировку на больничные листы. Если вы платили ему пятерку, он находил у вас грипп и давал возможность три дня не являться на работу. За десятку у вас обнаруживалась ангина, и вы могли гулять неделю.
Я решил явиться к этому мздоимцу под видом рядового больного, дать ему двадцатку, получить бюллетень с каким-нибудь полумесячным воспалением и тут же разоблачить прохвоста.
Мой план был одобрен. Мне дали шестьдесят рублей — сорок на дорогу, двадцать на воспаление — и сказали:
— Езжай, лови взяточника с поличным, а мы поддержим.
Все как будто было в порядке. Мне следовало только достать железнодорожный билет, и я мог начать свое заманчивое путешествие.
Но как достать билет? Время летнее, курортное, а поезд южный.
— Билет достать нетрудно, — сказала мне соседка. — Отправляйтесь на вокзал, дайте десятку носильщику, и он вам все устроит.
— Что? Дать взятку?
— Ну что вы! Разве десятка — взятка? Это только легкий магарыч за услуги.
— Простите, а какая, собственно…
Но соседка не дала мне договорить.
— Отправляйтесь на вокзал, несчастный, — сказала она, — а то опоздаете на поезд.
И я отправился. Первый же носильщик, к которому я обратился, небрежно взял у меня деньги и сказал:
— Третья база Мосплодминвода. Найдете там Лизавету Григорьевну и скажите, что вы от Макарова.
— При чем тут база? Мне нужен железнодорожный билет.
— А я вам о чем толкую? — обиделся носильщик. — Билетами Лизавета Григорьевна распоряжается, а я только ее адрес даю.
Спорить было некогда, и я помчался на третью базу Мосплодминвода. Лизавета Григорьевна числилась старшей уборщицей этого почтенного учреждения. Она сидела в кубовой и вела разговоры с клиентами из-за закрытой двери, через дворничиху. Я постучался.
— Кто там? — спросили из-за двери.
— Это я, от Макарова.
В кубовой зашептались, и кто-то попросил меня положить под дверь десятку.
— Еще десятка, за что, — возмутился я, — если мой билет стоит всего пятнадцать рублей?!
В кубовой снова зашептались. Дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щель выползла дворничиха. Она внимательно осмотрела меня и сказала, что пятнадцать рублей мне придется еще уплатить, но уже не Лизавете Григорьевне, а проводнице международного вагона, который и доставит меня к месту назначения.
До отхода поезда оставался час. Медлить было опасно. И, как ни протестовало мое сердце, я сунул под дверь десятку. В ответ дворничиха вынесла мне рекомендательную записку. В ней была всего одна строчка:
«Марея, биряги свою здоровю».
Строчка была, конечно, не без литературных изъянов. И обиднее всего было то, что эта самая литература обошлась мне по неправдоподобно высокой расценке: пять рублей за каждое искалеченное слово.