Шли годы. Машенька превратилась сначала в Манечку, затем в Марию Михайловну. Из ее глаз уже не лучилась спасительная благодать молодости, а милая родинка на щеке стала похожа на бородавку. Художнику виделись новые персонажи, но он не мог рисовать новое. Да если бы он и захотел, то Мария Михайловна не позволила бы ему сделать это. Старуха так привыкла к золотому багету рам и вернисажам, что даже тогда, когда ей по сюжету и не пристало лезть на первый план в картине, она устраивала мужу истерики и требовала, чтобы он по-прежнему рисовал ее впереди всех других со школьным ранцем в руках.
— Неправда, — скажет читатель, — такого случая не было.
Правильно, в живописи не было. А в других областях искусства?
Одного музыканта назначили главным дирижером театра. И, едва приняв бразды правления, он тут же пристроил свою супругу, весьма посредственную танцовщицу, прима-балериной.
У директора завода прав не меньше, чем у дирижера, но ни один директор никогда не назначит свою жену, пусть даже прекрасного специалиста, главным инженером завода. Да что директор завода! Иной управдом постыдится использовать власть для того, чтобы назначить свою жену дворником или швейцаром. В соседний дом — да, пусть идет, а в свой неудобно.
Совсем по-другому рассуждают работники искусства.
У жены художественного руководителя Энского оперного театра лирическое сопрано. И этот руководитель вот уже который год подряд не ставит на своей сцене «Кармен», потому что героиня оперы должна петь не сопрано, а меццо-сопрано.
Такие нравы встречаются, к сожалению, не только в театре.
Некоторое время назад режиссер N. докладывал на художественном совете кинофабрики о своем будущем фильме. После того как был прочитан сценарий, режиссер стал рассказывать, кого он собирается пригласить для участия в кинокартине. Режиссер читал список действующих лиц, а на экране в это время демонстрировались снимки актеров, претендующих на ту или иную роль. Собравшимся было приятно, что режиссер так строг в подборе исполнителей, что он выбирает лучших даже из числа народных и заслуженных. А режиссер N. и впрямь был строг, он заснял на пленку по нескольку кандидатов на каждую роль и попросил у собравшихся совета:
— Подскажите, на ком остановить выбор.
И ему охотно стали подавать советы. Все шло на этом обсуждении как нельзя лучше. Отбор артистов на мужские роли подходил уже к концу, и собравшиеся ждали, когда режиссер назовет имя героини фильма. Каждому интересно было узнать, какая из актрис будет играть героиню.
Но, увы, законный интерес собравшихся так и не был удовлетворен. В зале неожиданно вспыхнул свет, и режиссер сказал:
— Ну, вот и все.
— Как все? — удивленно спросили из зала. — А кто же будет играть героиню?
— То есть как кто? Вы разве не знаете?
И тут все вспомнили, что героиней своих фильмов режиссер всегда выбирает только одну актрису — свою супругу. Он и сценарий так кроит, перекраивает, чтобы его супруга была солнцем, вокруг которого движутся актеры-спутники.
N. — хороший, талантливый режиссер, у него хватает и вкуса и нужной строгости при подборе артистов на все роли фильма, кроме роли героини.
Нам могут сказать:
— У каждого искусства свои традиции.
Неправда! Представьте себе только на мгновение, как нелепо выглядели бы залы Третьяковской галереи, если бы такие дикие нравы существовали в действительности. Тогда вместо «Боярыни Морозовой» мы бы увидели на картине супругу художника. Супруга другого художника писала бы вкупе с запорожскими казаками письмо турецкому султану. Дело дошло бы до того, что в «Сосновом бору» Шишкина стали б резвиться не маленькие Мишки, а старенькие Машки.
Конечно, жена кинорежиссера может быть хорошей, талантливой актрисой. Что ж, прекрасно! Пусть снимается и она, но только не в ущерб искусству и художественной правде.
1951 г.
Дитя домостроя
Иван Кондратьевич Хворостенко с утра был в подавленном настроении. Он отказался от чая, забраковал три проекта решения, составленные к очередному заседанию бюро, и велел междугородной станции вызвать на провод семнадцать райкомов комсомола.
Междугородный провод был для работников обкома своеобразным прибором, по которому они определяли давление крови в организме первого секретаря.
Заказ на пять вызовов означал: Иван Кондратьевич не в духе; когда заказывались десять вызовов, каждый знал: Хворостенко разговаривал ночью с Москвой, получил за что-то внушение и теперь до вечера будет метать громы и молнии. При пятнадцати вызовах инструкторы, завы и замзавы отделов без всякого понуждения к тому сверху расходились по предприятиям, чтобы не попадаться на глаза Ивану Кондратьевичу. Пятнадцать было максимумом. И вдруг сегодня семнадцать вызовов! К чему бы это? Даже зав. финхозсектором, самый осведомленный человек в обкоме, и тот беспомощно разводил руками: