Лера согласно кивнула, хотя к ней, в общем-то, никто не обращался, и посеменила за парочкой. Игнат, трогательно поддерживая пышущую гневом секретаршу под локоток, довел её до скамейки, усадил и сказал:
— Карина, давай не будем… при свидетелях.
— Угу, — встряла Лера, — я же потом вас с мужем обсуждать буду. И не только с мужем. А что у вас… то есть между вами… ну вы поняли? Пока ждем, может, поделитесь, интересно…
Игнат Леру проигнорировал. Его интересовало другое:
— Ты как здесь очутилась?
Карина вздохнула, расправила невидимые складки на идеально выглаженной юбке и ответила:
— Так и очутилась. Ты же сбежал, толком ничего не объяснил. В офисе — погром, в квартире твоей — погром, тебя кто-то заклинанием чуть к асфальту не пришкварил. И ты говоришь мне, что все хорошо. Где хорошо-то, где хорошо, я тебя спрашиваю? Что ты меня за дуру безмозглую держишь?
— Я не хотел тебя вмешивать. Не хотел, чтобы ты пострадала, — немного растеряно ответил Игнат. Он-то в героя играл, ему было интересно, и как любой благородный герой, он подругу защищал, потому дома и оставил за семью замками чай пить, да плюшками баловаться. Ему, герою, и невдомек было, что подруга чаем уже давится, а от плюшек вообще целлюлит бывает и запоры.
— Напрягаться ты не хотел, — отрезала Карина. — Это же объяснять надо, разговаривать, время тратить. Куда проще сбежать.
— Я не сбегал. Я проблемы свои решал.
Лера слушала их перебранку с великим интересом.
— То есть, как жить вместе — так давай, а как проблемы — так твои собственные? — в ярости спросила Карина, вскакивая на ноги.
Игнат силой усадил ее обратно и зашипел:
— Прекрати. Я никогда и не собирался нагружать тебя решением проблем. Это не женское дело. Так что успокойся.
Если бы Александр сказал ей что-нибудь подобное, Лера бы всплакнула от счастья. Но Карина Лерой не была, и такой поворот разговора ей не понравился.
— Отлично. И что ты предлагаешь — каждый раз скромно ждать, пока ты вернешься, и не задавать неудобных вопросов?
— Вот-вот, — неожиданно для себя поддакнула Лера.
— Тебя не спрашивают, — хором гаркнули спорщики, но её это не смутило.
— А я бесплатно. Вы продолжайте, продолжайте.
Игнат вздохнул и попытался взять Карину за руку, но она не далась.
— Карин, давай вечером. Или нет, не так. Мы сейчас дожидаемся полицию и уходим…
— Зачем ждать? Пойдем сейчас.
— Чтобы наверняка. И дома я все расскажу, обещаю. Не сердись.
На этом разговор пришлось прервать, потому что к дому подкатило сразу несколько машин. Скорая, полиция. Ребята сразу поднялись и ушли.
Матвей пришел в себя в больничной палате, светлой, оклеенной кремовыми обоями сколько хватало глаз. У двери стоял стул. В остальном в палате было пусто, как в его голове. Все ушли, бросили его одного. Что произошло, он помнил плохо. Память выдавала события какими-то рваными кусками, полосками, мусором. Нужно было собирать их, как пазлы, но сил не было. «Я же вроде умер», — вдруг вспомнил он кинжал в груди. Он хотел было проверить, но вдруг заметил, что нашпигован многочисленными проводками с головы до ног. И стоило ему шевельнуться, как замигали какие-то лампочки и почти сразу же дверь в палату отворилась. Вошла медсестра. Улыбнувшись пациенту, она сказала:
— Уже пришли в себя? Это радует. Как самочувствие?
Матвей что-то промычал — он и сам до конца не определился с этим вопросом. Он вообще своего тела не ощущал. Так и ответил, в конце концов.
— Это потому что вы на обезболивающих, — пояснила медсестра, одновременно проверяя показания каких-то приборов. — Радуйтесь. Когда отменят — вот тогда завоете. А пока отдыхайте. Родственников ваших мы не пустили, уже не обессудьте. Вы еще в реанимации. Увидитесь, когда переведут.
Родственников? Неужели его мать?.. Но как она узнала?.. И ведь призрак?.. Матвей хотел додумать мысль и обрадоваться, но сон сморил его мгновением раньше.
Следующее пробуждение было менее радужным, потому что Матвея сильно мучила жажда. Уже знакомая медсестра принесла стакан воды. Матвей пил мелкими глотками, и только выпив почти до дна, вспомнил, что не поинтересовался, очищена ли эта вода должным образом. Еще ему было очень неприятно, что он весь такой… никакой, и при свидетелях. Стремясь поскорее отделаться от медсестры, которая смотрела с ненавязчивой жалостью, он сунул ей стакан в руку, но неудачно, и стакан упал. Матвей тут же запаниковал. Не помогало даже то, что он был слаб, и по идее, столь тонкие материи, как чей-то там взгляд, просто не должен был замечать. Увы, Матвей замечал все. И он ждал, что сейчас она засмеется или пошутит обидно, и весь сжался в этом ожидании, но медсестра молча подняла стакан и, пожелав пациенту хорошего дня, вышла.
Она вышла, а Матвей остался. Голова была до отвращения ясная. Боли не было, не было никакого дискомфорта, и соответственно, не было ничего, что отвлекало бы его от роя мыслей-пчел. Жалящих, беспощадных мыслей, на которые у Матвея уже пошла аллергическая реакция.
Мать! Как жить дальше?
Смерть! Ну почему ему так не везет? Ведь он почти умер…
Принцип равновесия! Доказать не удалось, как жить дальше?
Сомнительная избранность! Куда бы ее засунуть?
Матвей застыл на кровати, прикрыв глаза, и отдался на растерзание мыслям. Сопротивляться он больше не мог. Он клял себя, ел поедом, рыдал, ненавидел, презирал — особенно за то, что остался в живых. Умер, и все были бы довольны. А он сам — так счастлив до предела. Неужели и в этой малости — умереть достойно — ему отказано? Почему? За что? Одно Матвей знал точно — из палаты у него есть только один выход. Ногами вперед, в больничный морг. Только кого бы попросить его добить? Хотя бы из жалости?
Он вытер слезы, нахохлился и принялся ждать. Чего угодно. Хоть того же кирпича на голову — как вышло с его отцом. Через две минуты он дождался. Дверь в палату распахнулась, и на пороге возник злой как черт Александр.
Поначалу сердце Матвея испуганно пропустило пару ударов, а потом помчалось вскачь от радости. Вот оно! Сейчас сбудется его мечта. Он закрыл глаза, чтобы не видеть своего конца — малодушие, последняя поблажка.
Однако смертельного удара так и не последовало. В палате царила гробовая тишина. Матвей осторожно приоткрыл один глаз, ожидая увидеть, как враг точит скальпель, но Александр все также стоял на пороге. И злился пуще прежнего.
Матвей был вежливым мальчиком, простите, мужчиной. И даже с тем, кто его ножом в грудь ткнул, не смог не поздороваться — тишина нервировала, вынуждала.
— Д-добрый… простите, не знаю времени суток. В-вы ко мне?
— К тебе, — раздраженно бросил Александр, входя внутрь и закрывая за собой дверь.
Началось! — подумал Матвей и закрыл глаза — приготовился. Но опять просчитался. Александр произнес, сдавленно так, через силу:
— Я пришел попросить прощения.
Матвей глаза распахнул и увидел, что враг стоит перед ним на коленях. От изумления у Матвея упала челюсть.
— Вы… в-вы что делаете?
— А что, непонятно? — буркнул Александр. — Прощения прошу. Так надо.
— М-мне не надо! В-встаньте немедленно. Еще увидит кто! Что за выдумки?
— Молчать, — прикрикнул на него Александр. — Молчать и слушать. Я буду говорить. И только попробуй меня не простить.
— Ммм. — Матвей совершенно растерялся. Никто никогда не просил у него прощения — тем более в такой исключительной манере.
— Перед лицом всех богов я смиряюсь и прошу прощения у этого… волшебника. Прошу искренне, со всем почтением. Я пришел добровольно. — Слова Александр практически выплевывал и кривился, словно они ему язык обжигали.
Матвей безропотно слушал. Александр еще что-то сказал про богов, про прощение, упомянул смирение и гордыню и на этом закончил.
— Услышал? — спросил он Матвея. Тот утвердительно икнул. — Простил? — Матвей кивнул. — Вот и славненько. Проверим.
И Александр произнес заклинание. Даже не обладающий большой силой — без темноты он мало на что годился — Матвей осознал, что оно было серьезным. Уж больно заковыристо звучало. Ничего не произошло. Александр сердито посмотрел вокруг, затем — на свои руки, затем — на Матвея, и от этого взгляда последнему стало не по себе. Опять он в чем-то виноват?